НИКОЛАЙ ШАМСУТДИНОВ. Жизнь свежа…
* * *
Позеленевший, первородно гол –
Словно глагол забвения,
тяжел
На вес и вкус, как и во время оно,
Заледеневший бронзовый обол,
Ознобно хрустнув на зубах Харона…
Вчера – незримый ангел за плечом,
Сегодня, промелькнувшая, – на слом,
Какой там дым отечества ни сладок,
Всё прахом, полновесная в былом,
Жизнь выпадает, горькая, в осадок,
И – жалкий мир за нею. Невесом,
Борей с пустым, безрадостным лицом,
В миазмах задыхаясь, точно рыба,
Несет ладью с промозглым мертвецом
Над ледяной окалиной Транссиба.
Внезапной тишиной оглушена,
Во непорочной жесткости нежна,
Не Веста, достоверная невеста,
Но, в мужестве замужества, – жена
Не выдаст миру плачущего жеста,
Истошней углубленная в своё –
Дом, дети, кропотливое шитьё…
Из-под платка понурый, серый волос,
Поверенные верности её –
Взор долу, повседневный траур, голос
Отшельницы. Харон минувшим хвор,
О чем вещает, по Эсхилу, хор,
И ей, с палящей кровью по аортам,
Уж тем невыносимее измор
Трех измерений, что ладью – в четвертом
Несет по облакам. Из зева – сушь,
Горячим ртом к ней припадает глушь,
Зашмыганная галками ненастья…
Хватаясь,
сонмы отлетевших душ
Нас метят синяками на запястьях.
Блаженные, куда их ни направь,
Пространство преодолевают вплавь
И, в прошлое – незрячими очами,
Мистически осваивают явь,
Надсадными сминаемую снами…
2008
* * *
Я оставлен, на службе у долга, тобой
Чуткий сон твой, с щекой на ладони, стеречь…
Монотонный, за стенкой рокочет прибой
В неизменных медузах, но, прежде чем стечь
В недра ночи, о камни моллюсков дробя,
Он стихает. И, с чайкой, летящею прочь,
Время, просолено сколько помнит себя, –
Бессердечнее… Декоративная ночь –
Пляж в обвисших зонтах либо пальмы в окне –
Неотвязней. Баюкая немочь свою,
Кто еще неизбежней в рацеях, как не
Ментор наш, увлекаем л и р и ч е с к о ю
Героиней в рефлексию, холод, тоску
По прогорклой свободе, что горше всего?
Забиваясь в себя, он в щетине до скул,
И смятенье, язвя, заливает его.
Жизнь заносит, к золе отсылая, песком…
Сокровеннее полночь в каморке вдвоем,
Ведь, незрячая, плавится под языком
Родинка на горячем предплечье твоем.
Море, в душу соленою мощью дохнув,
Неумолчней. Лицом, под простынкою, ниц,
Спи, притихшая, как наважденье, смахнув
Сновиденье пушистым движеньем ресниц.
Неподъемная, спи, занавесив окно…
Аргус звездного свода к химере сводим.
Непробуднее, прошлому обречено,
Это бдение – страшное страхам твоим.
2008
ПОДСТРОЧНИК С ПОДСОЗНАНЬЯ,
ЖИЗНЬ СВЕЖА…
* * *
С шушуканьем – шишиги?! – по углам,
В изнеможенье мужества, от века
Хор хворей, неотступней по ночам,
В безвыходности топит человека.
Подстрочник с подсознанья, жизнь свежа
В несвычных ощущеньях… И, вполсилы
Еще пытая на излом, дрожа
В бессильном, боль натягивает жилы.
Мрак шелушится шорохами. Век –
Всего лишь, к потрясенью, протоплазма,
Лишь приложенье к желчи, человек
Размазан по бессоннице. И, в спазмах,
Благих не обещая перемен
И сварою дыша, как серой – кратер,
Неразрешимей жизнь, сцепленьем сцен
Выказывая ангельский характер.
Среди неистребимой тесноты,
Миазмов, свальных свар и сплетен ада
Реальности – не наверстать версты
Из прошлого, ни возгласа, ни взгляда
Любви… Но, как ни порицай судьбу,
Всё не смыкает горьких век, с прохладной
Ладонью на его горячем лбу,
Послушница судьбы его. В надсадной
Трущобе, обыдёнщиной глуша
Грядущее, так вызверилось время,
Покуда отрешается душа
От человека – будущему в бремя,
Затолканному кознями зимы…
Тем тверже, подсознаньем обозрима,
Носительница светоносной тьмы,
Смерть, в явных недомолвках, нелюдима.
2007
* * *
Уймите март! Промозглый и ледащий,
Он жив, дразня, дразня скопцов, игрой
Сограждан… Чаще – о пустом гудящий,
В обидчивой обыденности, рой –
Их мелкий рай.
С пронзительной поправкой
На притязанья их, весны привой
Живет кровосмесительною давкой
Фантазий, прорастающих с листвой.
Вас на зубок берет пустая смелость
Былых триумфов, ибо, в свой черед,
Обмятая объятиями зрелость
Иллюзиями юности живет,
Ведь, взвинченный, без повода и прока,
Горит весь мир двусмысленным огнем! –
Тем, заключен в девическое око,
Напористее в красках окоем.
Лелея созерцательность, в теченье
Простудных дней, с забвением любви,
Не удержать то, «чудное мгновенье…»
Усилием метафоры, так и
Не обратив декорума призваньем…
Куда как славно – бденье по ночам,
Расшатывая нравственность шатаньем,
Ушибленным шабли, по кабакам,
Поверив откровениям софиста,
Что календарь, податель грустных дат,
Будь это тризна, тезоименитство,
Сам, пререкаясь с вечностью, поддат.
И все ж уймите март! Призывней скрипы,
Пока, со стыдным жжением в губах,
Несносней лопотанье, вздохи, всхлипы,
Кустясь в ополоумевших кустах…
2007
В ЯЛТЕ
Вот так-то, с депрессивною «ледышкой»,
за ужином, в досужих новостях,
И мир не мил… Набрякшему одышкой,
ненастью всё б посапывать в снастях –
В дремучей паутине с филигранью
студеных капель. Век влачит, одна,
Арахна – подсадному подсознанью,
в цепи ассоциаций, отдана.
За кофе, скучно наблюдать с балкона
за (уводя затем к платанам взгляд…)
Ежевечерней толчеей планктона
на набережной – рыхлый променад
Не исключает тяготенья к брому,
как, спору нет, и к рому… Между тем,
Газету взяв, ленивую истому
привычно холят в членах, прежде чем
Встать и, с пощелкиванием в коленке,
пройтись, чтоб ипохондрию отшить,
Коль девушку, голимый лед, в застенке
застенчивости, – не растормошить…
Оставить ее, к черту! над прибоем,
отставив стул с запальчивым «Пора!» –
Меж автором и, грех пенять, героем –
зазор лишь в жальце «вечного пера».
Пусть пьет свой опостылевший боржоми…
Но возрастом застигнутый врасплох
Ума-то набирался на разломе
не коммунальных шатий, а – эпох.
И – отступает зряшная усталость,
ведь, с чайкой над морщинистой водой,
Того, кто внял, что подступает старость,
не испугает младость ледяной…
2008
* * *
Как горд, как жалок человек…
А.Кушнер
Замотанный, едва ль питомец нег,
От мира неизбежное скрывая,
Куда как горд, как жалок человек,
О диссонансе не подозревая,
Как о недуге… Но в душе – ни зги ..,
Прострация как плод трамвайной давки –
Назойливей.., кромешнее – долги..,
Истошней ад на кафедре – из Кафки…
С падением в интрижку, что вельми
Пикантно, ибо катастрофы вроде,
В сейсмических конвульсиях семьи,
Всё обреченней лад ее, в природе
Абсурдной яви. Опыт не спасет,
Ведь безотчетно, в лютом пререканье
Со здравым смыслом, оторопью бьет
Признание любви – иносказанье
Сухой физиологии. К сему,
Мир, обманув, не стоит нареканий.
Увесистая ненависть к нему
Привязывает крепче притязаний
На превосходство. Мороку сродни,
Жизнь, фарисейка по своей природе,
Пуста как форма фарса, искони
Осваиваясь в мелочной свободе
От обязательств перед небом, чьи
Прогнозы непреложны. В переходе
К забвенью, слобожане,
толмачи
Абсурда, прах плодят… В одной колоде
С сей прорвой, человек, наперсник их,
Пригретый музой, что не из весталок,
В двусмысленных достоинствах своих,
Как горд, сносимый временем, как жалок…
2007
* * *
Небрит.., в осенних оспинах… Ему,
Ловящему любую частность чутко,
С судьбою разминувшись, одному –
Невыносимо и, что внове, жутко.
Так, обречен успеху, далеко
Зашел он, устремленный, в приращенье
Привязанностей, множимых легко,
Что нет ему возврата. В утешенье
Всего, чем, защемлен тщетою, жил,
Смакуя в прошлом каждую подробность
Альковных схваток, – блеющий зоил
Сердечную поет нерасторопность…
Его, в еще задавленных слезах,
Лицо – надрывный слепок со слепого,
В тяжелых складках, времени.., в шагах –
Усталость обезволенного.., слово
Не исцеляет, как и век назад,
И рай, его ж прелестницами предан, –
Давно перелицован небом в ад.
Не потому ль, захлебываясь бредом,
Иначе – пустословьем, что всего
Паскуднее, по примиренье мнимом,
Жизнь знала только л ю б я щ и м его,
Но никогда, кремневая, – л ю б и м ы м?
И за полночь, простерт, в молчанье, вдоль
Безлюбия чужого, к изобилью
Рацей, он убаюкивает боль,
Надсадно обернувшуюся былью.
Жизнь бьет его, паскуда, – не добьет,
Плодя, в текущих подлостях, обиды,
Покуда, в искупленье, не пошлет
Смерть Филемона у колен Бавкиды…
2007
* * *
В безветрии страстей, на что ни трать
Их здесь, где кротко прозябал Овидий,
Прилив, вечор пролившийся в тетрадь,
Вас оставляет отмели – как мидий,
Как мусор и прах водорослей… Чем
Наглядней – облетающая спелость
Роскошных форм дневных купальщиц, тем,
С гримаскою, сомнительнее смелость
Ассоциаций с гарпиями, что
Противоречит (ли?) стереотипу
«приоритет прекрасного…», зато
Бесспорно отсылает к прототипу,
Коль жарко, о внимании моля
И не прощая, ко всему, заминки,
Задрав соски, вершины жизни
для
Мужчины – эти женские вершинки
В загаре, что, однако, всё равно
Для киника. С затверженным искусством,
Коль петь закат, то с упоеньем, но
Приятней – под волнообразным бюстом…
Несведущего заумью проняв,
По здравом размышленье, как бывает,
Рапсод, во вдохновенье потеряв,
В скоропостижных лаврах наверстает.
В виду истлевших некогда трирем,
У моря – тускло прозябанье фиша…
А женское, в колечках, лоно – чем
Не авторская, к прилежанью, ниша,
Пока с «нежнолодыжечною», с ней,
Под лаврами…, за дюнами.., в палатке..,
Любовные коллизии – острей,
С игрой страстей и недомолвок в прятки.
2007
* * *
Жаровня Грасса… С лютой белизной,
Как тут ни прячьтесь, пылкие, друг в друга, –
Питомник миражей и духов, зной
Ввергает в ипохондрию. Упруга
В объятиях, подруга спит… Долга
Дорога к ней? Свежи, не просят форы
У молодой «Танцовщицы» Дега
Ее дисциплинированные формы.
Сиеста, заливающая Грасс,
Сильней, в раскрепощенье,– эгоизмом
Сирен, интерпретирующих вас
В свою же пользу. За идиотизмом
Тирад о долге – крах надежд, игрок!
С шушуканьем ремарок по-за сценой,
Неистощим и вездесущ, как рок,
Сюжет, усыновленный Мельпоменой…
Слаб, как всегда, об эту пору бриз..,
Свихнувшейся метафорою ада –
Зной высекает судорогу из
Лица, как ментор – молнию из взгляда
Разбуженной, взимающей своё
Неврозами холерика… Бог с нею! –
Нет, в золотистой зрелости, её
Запальчивей и вспыльчивей… Милее…
Схлестнувшиеся с логикой, извне,
Не лицемеря яви одиозной,
И дождь, и снег – на вашей стороне.
А на её? Активной и стервозной,
Ей – флиртовать.., срываться в шашни.., рвать,
Коль не по ней… Но чтоб ( и то немало)
Её, не увещая, удержать,
То нужно отпустить её сначала…
2007
* * *
… и молча фатум воздымает взгляд,
Едва
эпиталамой Гименею
В горах срывает с места камнепад –
Гиперборей поет… Несома ею,
Эпиталамою, душа – в любви,
Пеняя вам. На кроткой акварели
«Бог, козлоног, с наплывами в крови…»
Припал к неиссякаемой свирели,
Мелодией живущей на устах.
Не иссякая, пылкая, в угрозе
Себе ж, дикорастущая, в шипах,
Поэзия не уступает прозе
Героя. В откровениях тяжел,
Дыханием ладони милой грея,
Он, опекаем Парками, нашел
Себя – в рудиментарном Гименее,
Мытарства завершающем венцом…
Хотя, в ушибах на душе, никто вам, –
Он, одинок, потерянным лицом
В былое опрокинут, окольцован
Объятьем. Заточим в карандаше
И всё иное нарекая вздором,
Мир, предъявляя дьявола в душе,
Надсадней – переписываем мором,
Вы-ма-ры-ва-ю-щим и вас… Темно,
Словно перипетии и не с нею,
Жизнь постно поджимает губы, но
Подтягивает, в скуке, Гименею,
И он гремит октавою, не раб
Условностей… Не прекословя магме
В аорте, коли петь ваш дифирамб,
То, несомненно, мощной диафрагме.
2007
МУЗА,
ПОВИТУХА ПАРАЛЛЕЛЬНЫХ МИРОВ
* * *
Весьма скабрезна, чохом из письма
Заносчивой, в мехах, островитянки,
Заклиненная на пустом, зима,
Плаксивая и вздорная, с изнанки
Вся – в струпьях рваной наледи… Ничья,
Крепя, как встарь, союз ребра и беса,
Выкрашивает волю – толчея
Потерь густого, в домыслах, замеса.
Скудней сны мегаполиса, привстав
Навстречу вам, и ледяная капля
Ползет за ворот. Жизнь переверстав,
Еще один из «общества спектакля»,
По Ги Дебору,
переходит вброд
Синюшный бред предместья, в произвольных
Сентенциях – спасающийся от
Реальности, праматери окольных,
Натужных истин… Свету – не нужны,
Покуда не уверуете сами,
Что от себя ж, в тоске, отрешены,
Наведываясь редкими звонками
К тем, кого нет. Развязку торопя,
Все чаще, под заплеванным плафоном,
Так, обмерев, вжимаются в себя,
Заподлицо с застуженным бетоном,
Что, падкая на слабых, натощак,
Стальная в заскорузлости натура,
Дробя характер мытаря, костяк
Рвет, по стене размазав, арматура,
Куда там изощренное перо…
И, до-олго исчезающий из вида,
Пустой Орфей спускается в метро,
Подметное преддверие Аида.
2007
* * *
Так сердце, чьим страстям извода нет,
Сурово потянулось к снегопаду,
Что Мэтти, подающая абсент, –
«За Ибсена?!» – склоняет к променаду
По-над фиордом, где пролег транзит
Пернатых пилигримов… В штаммах штампа –
Скалистый берег.., чайки.., мох.., гранит… –
Норвегия… Подремывает лампа
Под колпачком, глядящим в спину… Здесь
Еще, смурна, со «дней Экклезиаста»
Зима взимает насморком, как днесь,
За ропот ностальгического наста
Под туфельками Мэтти… Средь камней,
К зениту возносящихся над адом
Морских повествовательных зыбей, –
Длить моцион, обкатывая взглядом
Предметы мира, что не сводят глаз
С вас… Находя прогулку бесполезной,
Пусть прошлое не смотрит в этот раз
В злокозненное зеркало. Над бездной –
Отвесны скалы.., заросли кустов
В камнях… С фиоритурою фиорда –
Свист «норда», крики чаек, хор гудков,
Как у античных трагиков, – жизнь бодро
Вдруг встряхивает вас, и только вас,
Опознаваемого новизною
Сих обстоятельств, чтоб и в этот раз
Увлечь вас, гостя, властно за собою,
И вам зимой, которой не избыть,
Если судить по задубевшим мордам, –
В сплошном снегу, как в вечности, пробить
Тропу над засыпающим фиордом…
2007
* * *
Не порицая пресловутый жар
В помешанных, что им порой ни прочим,
Поэзия, в лукавых лаврах, – жанр,
Едва ли ангажированный… Впрочем,
Пристрастен к мелочам,
эквивалент
Прельстителя, романтик эмпиризма,
Метнув, словно наживку, комплимент,
Следит за резвой рыбкою. Капризна,
Та принимает, записная, вид
Настигнутой, в неведенье невинна,
И сердце опрометчиво летит
На маячок крамольного кармина
Упругих губ… Как ни находчив сноб
В охаивании,
в пикантных жальцах,
Отчетливее – выпуклый озноб
Охотника в нетерпеливых пальцах.
И словно куролесит в жилах спирт,
Коль добродетель спит. В красноречивом
Отсутствии табу на вольность, флирт –
Присутствие лукавого… В ревнивом
Молчанье, фарисеям невдомек,
Что ж е н щ и н а, просвечивая в каждой
Черте ночного мира, есть намек
На бытие, обметанное жаждой
Стихийной млечной вечности. Пятно
На женской репутации, эмпирик,
Что падает в н е ё, словно в окно, –
Реликт ночной романтики. И лирик
Спешит к финалу, прожигая дни,
Тем яростней, не подлежа сомненью,
Жар в словоизверженье – искони
Предшествующий семяизверженью…
2007
* * *
В «Овидиевых тристиях» творим,
Классически суров, могучей кладки,
Из вечности окуклившийся Рим,
Запахиваясь в каменные складки,
Вмурован в мир…
Шибающий огнем,
В кремневую брусчатку, словно бурей,
Вбит, в мелосе металла, мерный гром
Орлами обитаемых центурий,
Чьи устремленья перспективу рвут, –
Пока, несом к предательству толпою
Убийц, смертельней – спрут, брутальный Брут,
С кинжалом под кромешною полою.
В крови гиперборея растворим,
Рим, обряженный в вечную порфиру, –
Грядущего застрельщик…
Третий Рим,
Не снявший грима схимника и миру
Явивший куполов густую зернь, –
Тучнее: здесь, отлучена от неба,
Как и у Колизея, – злее чернь,
Неисцелимо алчущая «хлеба
И зрелищ!». Разминувшись на мосту
С ней, с Мессалиной, не пеняй ей: узы
Незримого родства – здесь крепче… У
нее – взгляд деклассированной музы,
Свежо приобнажающей резцы…
Жизнь каплет древним млеком на страницы,
Спеленутая в вечные сосцы
Отвесно бдящей, пристальной волчицы,
Чей желторотый Рим – апофеоз
Роскошной возмужалости. Признаться,
В акустике его метаморфоз
Есть с вечностью кому перекликаться…
2007
* * *
Одушевив домашний парадиз
Шушуканием, в чуткой мгле зловещи –
Ночные всхлипы, шорох, стуки из-
под половиц – чревовещают вещи,
Мешая спать… У времени – свой счет
К притихшему… Не засыпать бы, да и
Сюжетов, как и днесь, наперечет
У сновидений, данников Данаи,
Способной искусить их. Посему,
Настаивая жизнь на снах, забито
Окаменевшим бытом, никому
Бессмертие не выдает кредита,
Моли иль не моли подлунный свет
О том… К недоуменью Мельпомены,
Ни логики, ни аргумента нет
За статикою, музой мизансцены
В миру вещей, в медлительности чьей –
Искус небытия. О чем, зануда,
Бормочет кран – один из толмачей
Полнощной, в страхах, жизни? Из-под спуда
Действительности, в комплексах своих,
Как призраки, зловещи вещи. Сколько
Ни вслушивайся в мрак, никто из них,
Из скрытных, не проговорится… Горько
Вздохнув, замрёте, чтоб их не спугнуть,
Заветное поверив им, к примеру,
Но только не возлюбленной… – уснуть,
Не принимая верности на веру,
Меж тем как, с родословною своей,
Ничто в итоге, но – с предубежденьем
К себе ж, назойлив обиход вещей,
Жизнь передоверяя сновиденьям…
2007
* * *
Неправ зоил, что на подъем тяжел..,
Он расплескал язвящий дар по рампам,
Бросая инженю на произвол
Промозглой прозы… Подгоняем ямбом,
Посеребрив сознанье, парусок
Скользит вдали… Жемчужина блондинки,
Истомою – девический сосок
Набряк в зернистом зрении песчинки,
Которую не видят. Напролом –
Упругой статью молодости, даже
Вот так, анфас то грудью, то бедром,
Вытачивают пластику – на пляже,
У моря, чьи питомицы тверды…
И так же тверд в пристрастьях, на пленере,
Д а л и отвесной сини и воды
В своей кровосмесительной манере.
Тем злей поползновения любви,
Готовые обрушить мегатонны
Див, пестующих прелести свои.
И матримониальные матроны,
Чей эмпиризм, пугая вас, – глубок,
Тем пристальней следят, но – не за вами,
Чем громче, в мелких оспинках, песок
Повизгивает, желт, под каблучками.
С непостоянной чайкою в зрачке
Сангвиника,
спешащую по фракту,
Уже за бурунами, вдалеке,
Валяют волны ветреную яхту,
Пока над ней – по логике, пусты,
Глумливы, в измерении четвертом,
Мерцают в сини женские черты,
Что, без сомненья, вычерчены чертом…
2007
* * *
Так, с тайною светил в сферических глазах,
Латынью ледяной длит слюдяную робость –
Наследуя следкам Эрато, стрекоза
Перетекает в свой непостоянный образ,
Что, в цветовой пыльце, под сферой навесной,
Её,
одушевив садовую античность
Огромных лопухов, озвучивает зной,
В прожилках световых звучащая пластичность…
Формовщица химер, душа забилась в пух
Сих о-ду-ван-чи-ков, в чьи крепкие коренья
Вник плодородный пласт, и странствующих – слух
Вминает в немоту и тишину творенья.
Покуда прет редис и в рост идет морковь,
Ч т о крылышки ее нашептывают крови,
Покуда ей, томясь, нашептывает кровь
О прихотях любви, минувшему не внове?
И что за ливень в мир, шатая день, ни хлынь,
Ей под листом приют… Занятно, ведь поныне,
Едва шагнешь ты в день – латунная латынь
Вдруг лязгает, честна, в полуденной полыни.
И – жарче стрекоза, процеживая свет
Озвученного дня.
Но, невесомой в зное,
Нечаянно рукой взмахни – и её нет,
Лишь в воздухе дрожит смятенье слюдяное…
2006 (7)
* * *
Жгут листья… Дым, подернувший зенит,
Царит в ноздрях. Студеная в основе,
Аттическою бронзою – звенит
Одическая прозелень на слове
О славе и затворничестве… Чист
В прогнозах,
посвежев, октябрь пристрастно
Глядит в окно… Закручиваясь, лист,
Скатавший простодушное пространство
В тугую трубку, чахнет, поводырь
Захожих ливней… Под какой из масок –
Клоаки улиц, бар, барак, пустырь –
Роенье деклассированных красок?
В условном равноправии с весной,
Уже отваживаемы от брака,
Уверьтесь же, что, будучи в одной
Из алчущих, вы – у себя! Однако,
С напутствием пустот, открыв перу
Зияние ужасного в прекрасном,
Не ту ль, в опустошенности, хандру,
К закату жизни, пел надсадный Надсон?
Прах арендует нас… Остыв, зола –
В промозглом, рыхлом обмороке. С тщаньем
Пилы, побег побега от ствола
Ясней в деталях, с разочарованьем
В благом исходе… Листья жгут, и дым
Царит в ноздрях… И, замкнут в страстотерпце,
Мир, снявший угол в памяти, – тупым
Углом, свербя, разламывает сердце.
2007
