НАТАЛЬЯ МИСЮРА. Наш пышный век печатных схем и чеков

Нева у Речного вокзала

Брыкаясь, на дыбы встаёт бурун,
И миллион других за ним в другие страны
От дождевых стальных косящих струн
Бегут – неразличимые бараны.

Там пустота, где над жерлом Эреба
Качали волны золотистую Наяду;
И так как не за что здесь зацепиться взгляду,
То он скользит всё далее и в небо,

Отпрянувший от сумрачного ряда
Квадратных туч, которых связку ветер гонит…
Но так как не за что здесь зацепиться взгляду,
То он скользит всё далее и тонет.

Дождь

«Мы не меняемся совсем…»
Д. Самойлов

Вход в подворотню снов подобен круассану…
Дождь моет двор и воздух в нём.
Увы, на месте больше не застану
Осину, облако любимое и дом…

Дождь льёт и заглушает голоса.
Увы, подобных тьма примеров,
Как Вавилон сменить Шумеров
Спешит, дав ночи полчаса…

И льёт, и льёт, смывая вздор со стен,
И боль и пыль кирпичного осколка,
Постольку ж хрупкого, поскольку
Плывя, крошится мир, и только
Мы не меняемся совсем!

Привидения

Они сопровождают на мостах,
Глядят из окон выжженных построек;
Их запах подозрительный нестоек,
Но дышит холодом и пробуждает страх;

Они подстерегают в уголках
Прямолинейной (будто бы) аллеи;
Нет ничего надменней и белее
Их профилей на тёмных чердаках.

Они снуют в пустынных городах,
Льнут к завиткам сокровищ и коллекций
Оставленных. Но живы лишь в следах
Своих пересечений и проекций;

И тают, словно облачные перья,
От моего постыдного неверья;
И смерть легка им – с каждым разом всё нежнее…
Зачем мы им нужны? И кто кому нужнее?

***

В колодце брошенном или в воронке
Стоит вода, как в ледяном фужере;
Горячечны, как крики на пожаре,
Гаданья и пророчества вороньи.

За грязной полосою льда и снега
Вздыхает топь. Отторгнутость такая,
Внезапно над душою возникая,
Границу упраздняет сна и бега.

И я бегу – трусливо и отважно –
Из сумерек чудовищного леса…
Но цель не представляет интереса:
Куда бежать – теперь уже не важно…

Лимерики

Скромный яппи из Древней Монголии
Обожал ноготки и магнолии.
Не в поход с Чингисханом
С диким криком: «Хана нам!»
Убежал он из Древней Монголии…

***
Как-то зомби один на Гаити
Мыл бананы в заржавленном сите!
Нас заметивши, он
Побледнел, изумлён… –
Нам не верите – зомби спросите!

***
Фазендейро из знойной Бразилии
Три бандита по сельве возили и
Убеждали свирепо
Скинуть цену на репу –
Только репы-то нету в Бразилии!

***
Жил когда-то в далёкой Евразии
Очень пылкий учитель гимназии:
Он, вскочив на окно,
Посылал заодно
И свой класс, и народы Евразии!

***
Некий джентльмен в доме под Каннами
Раз разбужен был звуками странными!
Но совсем не о воре
Речь пойдёт в разговоре:
То был просто пингвин в коридоре!

***
Жил под самою крышей аскет.
Он съедал бомжпакет на обед.
Тот пакет потерял он,
И вышел в астрал он…
Затерялся с тех пор его след…

***
Три студента томились на лекции,
Тосковали, чертили проекции…
Из них пятеро смылись…
Только б два не явились!
Но – явились! И – пусто на лекции.

***
Францисканец из города Падуи
Рок-н-ролл танцевал до упаду, и
Чистой веры во имя
Был отвергнут своими…
Ну и – вовсе свалил он из Падуи!

Монолог

«…Молчите все! А мне молчать нельзя!…»
Д. Хармс

Молчите все! А мне молчать нельзя:
я правду говорю, над пропастью скользя:
мой крик души, пронзительно-высокий,
гласит во все концы
как парус одинокий
известной подлостью прославлены отцы
какие-то. Ну вот. Что станет силы
мяукнет кошка такса скажет гав
а крик души язвительно унылый
проникнет в суть вещей всех распугав.
А правда в том что все мы недрузья
но мы зажатысловноовощивкотомке
и одинаковы, как овощи в котомке,
и одиноки, словно овощи в котомке:
печален взгляд нашсдавленныйвкотомке…
Чего уставились, надменные потомки? –
Молчите все! А мне молчать нельзя!

***

Я в холоде и тьме, но помню Юг
И пятна яркие на молодом газоне,
Где круг за кругом, круг за кругом, круг…
Вытаптывают плюшевые кони…

Они спокойны, их не убивает
Тоска тех мест, где степь да степь кругом:
К кружению то шагом, то бегом
Они привыкли, это так бывает.

Но круг за кругом – степь да степь кругом,
И всё бело, и лишь луна в движенье;
И взгляд опущенный утратил выраженье:
Возница дремлет в коконе тугом…

Дорога выпрямилась и теперь легка
В воронке снежной кружевной рванины…
О, пони! Не гоните ямщика:
Равнина – сон его, и сам он – сон равнины!

***

«…Рояль был весь раскрыт, и струны в нём дрожали…»
А.Фет, Хвост

Осины сон в серебряном ознобе,
Осы зудение над грушей золотой,
И звон малиновый в тяжеловесный зной,
И стук окна, и крик: мол, хороши вы обе!..

Не-ровен-часа пульс, и – с перебоем – стук –
У загнанных сердец, моторов и надкрылий…
И надломился луч, а звук не перекрыли…
И тихий свет в окне, и громкий звук,

Как свет, на спектры раздробили призмы…
За вымытым окном – смеялись и визжали,
Стучали каблуки, вздыхали механизмы… –
Рояль был весь раскрыт, и струны в нём дрожали…

***

«…В наш пышный век печатных схем и чеков…»
А. Хвостенко

Наш пышный век печатных схем и чеков
Клешнями уловляет человеков:
Чудовище, и обло, и огромно,
Порою – мило, в чем-то даже скромно,
Стозевно, но весьма немногословно,
И так тревожно, нервно и бездомно,
Креветкой вертится со свечкой в животе,
Креветкой крутится, жалея о Хвосте…
И, несмотря на все страданья те,
И, несмотря на все телодвиженья,
Как призрак, не находит отраженья!

Мифы 3. Гамлет

Пир перемирья ли, сон ли Европы,
Гамлета ль тяжба с несчастной Гертрудой:
Морщится скатерть под грузною грудой
Груш толстопопых…

Сердце насыщено ядом, как губка:
В клетке абсурда таинственней втрое
Духи, герои и антигерои…
Горбится столик под тяжестью кубка

В чуждом пиру, где дуэль – на второе,
Перезагрузка – на третье, и флейты
Всё переврут, как о том ни жалей ты!

Ночь 15

Где затевают фонарь и луна
Между тенями возню и войну,
Муха ползёт, превращаясь в слона,
Плоские тени растут в глубину…

Шаг заплетается. Тянет ко дну…
Голову тяжкую клонит ко сну…
Но пересечь всю пустыню окна
Муха идёт, уподобясь слону… –

Странно, наверно, и холодно на
Этой границе миров – одному!

Охотники на снегу

Как заскорузлая куртка из каменной шкуры козлиной
в складках землистых топорщась как будто пиджак Москвошвея
как задубевшая охра что воблы сухой не живее
дуб выгоняет из камня и тонкие стебли из глины

дух выгоняет и духов как дым и с равнины и из дымоходов
(фиг там найдут на снегу те охотники даже и с псами
с красными чёрными крупными мелкими – сброд антиподов
в общем сугробе увяз где квадратами и полосами –

лед или снег штукатурки безжизненней голый ландшафт прикрывает
куртка пространства – Медведь-всех-давишь – словно лёд застывает) –
жизнь что догнав убивает догнав убивает…

Портреты

«…Под кистью старых мастеров…»
Г.Гампер

Они глядят в упор, в упор,
Они недвижны с давних пор
Их душ шаманского плененья;
Меж тем, в ответ на встречный взгляд,
Цепочки длинной дёрнув звенья,
Дрожит, смещая поле зренья,
Ось то абсцисс, то ординат…

Белил свинцова чернота,
Как пересохшие уста,
Их кракелюр вбирает влажность,
Разрез их глаз – само презренье,
В осанке – набожность и важность
В тот миг, когда, цедя забвенье
В кофейной гуще Эрмитажа,
В чёрно-коричневом растворе,
Они вдруг чутко вздрогнут – даже
И при случайном разговоре! –

Едва заслышав своё имя,
Сорвутся в дрейф… Как уцелеть ей –
Галактике, взлетевшей с ними
В осколках лака, льда, столетий!

***

Страда – строга. Стога. Стада –
В пыли, и проплывает мимо
Крупноголовая орда,
Как минотавров пантомима…

Их рёв и мык, металла звон
Выводят за пределы звука
И гонят прочь, выносят вон
Волною, пущенной из лука

Туда, где звука больше нет,
Где в испареньях тёплых ливней
Так неустойчив белый свет
На кончиках рогов и бивней!

Мороз

«…На небесах – безлюдье и мороз…»
Л.Аронзон

Ветвящейся свечой на льду замёрзшей лужи,
Над крышами, над миром, на безлюдье
Стоят созвездия, как на огромном блюде:
Огонь внутри и черный лед снаружи.

И каждая звезда в своём отдельном нимбе
Всю ночь дрожит от бесконечной стужи:
Нет никого на небе, и, что хуже, –
Нет никого и на дороге в Лимбе.

***

Я с детства клоунов боюсь-боюсь-боюсь!
Внутри себя в истерике я бьюсь,
Когда они под мерзостный мотив
Кривляются и скачут, затаив
Ухмылку Хаоса под толстым слоем краски, –
Как дыры чёрные – их маленькие глазки!

Я клоунов нисколько не боюсь!
Я даже обаянью поддаюсь
Их чар таинственных, когда на белой маске
Живут отдельно их внимательные глазки!
Но кто – мишень, когда из рам примитивистов
Нацелится их взгляд – бесчувствен и неистов?

Зеркало 2

В этом доме, который купил Шереметев, а, может, Шувалов, –
Та ж поверхность у зеркала, что и в ванной у нас.
Там и тут пустым коридором мимо ряда квадратных провалов
Грузно тащится ночь – седой и слепой дикобраз.

Тень, воруя у стен белизну, пробежит, как рисунок наскальный…
Так же склонный разбиться, как зеркало в ванной у нас, –
Общий уровень моря, везде – нулевой, неподвижный, зеркальный, –
Общий щит, – и кто его держит между враждебных рас?

Вся поверхность его – скорее вход, чем граница,
То ли к раю спрямляющий путь, то ли – к аду,
Отчего шизофреник знакомый его боится
И – крест-накрест – заклеивает, словно окна в блокаду.

***

Порою глядят чуть внимательней прочих
Дети – таинственный народец,
Когда рвётся пространство под натиском ночи,
Для звёзд прорывающей колодец…
Вот пробьётся их свет сквозь чужие миры,
И в окно, чей формат не имеет значенья,
С тихим звоном посыплются зажиленные дары
Звездочётам – от скрывшегося казначея.

***

«…Вагон стучит, ковровый пол качая…»
Е.Евтушенко

Ах, веселится и ликует весь народ,
Когда под чайной розой желто-белой
Светильника пьет чай, летя вперед
Сквозь космос пустошей, сквозь лес обледенелый…

Прикрыта в тамбур дверь – там весело, наверно…
Мороз и пар, и авантюрный дух…
И жизнь – нова, прямолинейна, равномерна…
Бубнит дитя: тудух-тудух! тудух-тудух!

***

Колымага недели замедленно тащится в гору
До среды, а потом – как с горы, с ветерком и разбойничьим свистом!
По средам пробегаю по улиц чужих коридору,
Сквозь сеченья дворов, чьи коробки разъяты на радость кубистам.

В черном теле колонны сквозит арматуры солома,
И крошится консоль, вынося за утратой утрату…
На облезлом торце угадаю ли контуры дома,
Что стоял здесь так долго, плечом привалившись к собрату?…

По следам по средам (через раз) пробегаю, зимою и летом…
Чтоб развертки дворов не легли на асфальте Бубновым валетом,
Обитатели их подпирают уставшие своды,
Как растенья в ослепших люкарнах – тщедушны и седы…
Я бреду через город, чей воздух – как темные воды,
Насовсем погружаясь в его агрессивные среды.

***

Вот Обводный канал – он меня вокруг пальца обводит
С тех времен, как его называла «канавом», – гуляет и бродит…
Поправляю себя: «канавал», удивляюсь улыбкам при этом
И смотрю: он блестит, как железный, обводит бесцветное – светом.

Заповедник таинственных сборищ людских – заводских, привокзальных,
В сером щебне, в пыли, где белеют вьюнков граммофоны,
Словно именно там караулят чудовища – львы и грифоны,
Там страшнее всего потеряться среди лабиринтов зеркальных…

Ах, обводит канав вокруг пальца, обводит-уводит
В пустоту пузырей, где колеблет волна ополоски…
Черный ящик двора сохранит ли шагов отголоски?
Он и сам перегруженным катером в сонную воду уходит,

К Океану скользит, сколько может, пока принимают каналы и реки…
Север с Югом срастив на фарватерах узких и сложных,
Пробежало столетье и где-то застряло в витках невозможных…
Всяк варяг попадет, если очень захочется, – в греки.

Мифы 4. Летний сад

Стоят уставшие стоять…
Рим-гобелен рвал складки, взвеяв…
Взгляни! Им холодно сиять
В чужой стране гипербореев!

Ни теплоты, ни синевы –
В разъемах крон, в надломах кровель,
В чертах разгневанной Невы,
Ни солнца – с постаментом вровень,

Но призрачная ночь пришла
В имперских снах поставить точку
И каплей тянется с чела,
Не разрывая оболочку…

***

«…И на Олимпе нас никто не ждет…»
В.Полозкова

В молчании стоит Олимпа филиал
На крыше Зимнего, и кто повелевал
Богами, кто посмел, в каре построив
Богов, химер, тритонов и героев,

Их выставить на холод, на карниз,
Чтоб на людей взирали сверху вниз,
Чтоб снизу вверх на них почтительно, без цели
Слоняясь, тьмы зевак, разинув рты, глазели,

Чтоб вклинивался в гул, невнятный и глубинный,
То ветра вой, то вскрик, то говор голубиный…

………

Когда последний луч на кровлю упадет
И вздрогнет жесть, ответив, как тамтам,
Биеньям ветра, я пойму: ни там,
Ни на Олимпе нас никто не ждет!

Слова

1

Чем заняты – бог весть, словно жуки в коробке
В их жизни потайной – грозны, нелепы, робки,
Стесненные в немыслимом пространстве,
То враз притихнут, то бормочут в трансе…

Вернуться к тишине – словно пружину сжать.
И скоро дверь рванут, как толовою шашкой,
И – вылетают вдруг, и их – не удержать
И не смирить смирительной рубашкой!

2

Двунадесять болтливых языков
Желают высказаться, а порой – заплакать:
Змей, рыба, дерево и хлеб (кора и мякоть),
Блик на воде (сверкнет – и – был таков!)…

Двунадесять дрожащих язычков
Свечей, уставших ярым воском капать,
Мерцают сквозь слои, туман и слякоть,
Как взгляд, что вдруг блеснет поверх очков.

Двунадесять забытых языков
Готовы высказать всю правду о Вселенной,
О жизни сей, таинственной и тленной,
Да только слушать – нету дураков!

Да только речь их – не о нас и ни о ком:
Не выразить вещам тоски своей всегдашней –
Не совладать с забытым языком… –
И мы удивлены сквозящим холодком
И тишиной на Вавилонской башне.

Жесты

Я вспоминаю жесты в в стиле ретро:
Как двигаются в танго и паване,
Несут свечу и берегут от ветра,
Косится лев на антилоп в саванне,

Как над губой наклеивают мушку,
Как на каркасе расправляют фижмы,
Как с факелом бегут, как заряжают пушку,
Как падают в траву – лицом – в соцветья пижмы,

Как кочергой мешают угли в печке,
Как, очинив перо, подмахивают речи,
Как снимут пальцами нагар с горящей свечки
И как задуют перед сном все свечи.

Там месяц едет, здесь – котенок плачет,
И входит жрец в астральные туманы,
И вдаль плывут волнистые бараны,
И скарабей свой шар от взглядов прячет,
А на галере – лупят в барабаны!

***

«…Веселятся ночные Химеры…»
Р.Мандельштам

Что-то есть в водосточной трубе –
В ее сольном полночном звучанье:
Дуновенье – и – снова молчанье:
Звуки тонут и гибнут в борьбе.

Ночь по кругу идет и, сверх меры
Истончившись, – пройдет. Подождем.
Веселятся ночные Химеры
В водостоке, гремящем дождем.

Их возню и смешные движенья
Скроет утро сплошной лже-стеной,
Но весь город – как тело вращенья
Вкруг звенящей оси жестяной.

Новый год

Облака проплывают: пора, пора…
Нужно ночью, что тянется, словно нить,
В перемирье с миром, успеть до утра
Иллюзий трупики похоронить,

Потому что иначе – пропаду навек… –
Как прицел – этот крест – переплет окна,
За которым истошно воет луна
На вчерашний – уже прошлогодний – снег.

***

Стволы параллельны, но в воздухе ветки сплелись,
Толкают друг друга под локоть, шепчась неустанно…
Их трепет и треп серебрист, как осиновый лист…
Толкают друг друга локтями, карабкаясь ввысь
В пустое пространство. Пустое пространство – пространно.

Толкает соседа и к дальнему, словно дитя,
Дуб тянется веткой и чувствует в смутной тревоге:
Стволы паралельны. Но, в воздухе ветки сплетя,
Деревья стоят то вприпрыжку, то вскачь, то летя,
Болтая о том и о сем на пустынной дороге…

Автобус

Прекратится ли ливень когда, или это – навек?
Отраженья меняя в зеркальном зрачке перископа,
Субмариной, светящейся в сердце ночного потопа,
Подплывает автобус, груженный как Ноев ковчег…

И влюбляюсь в тепло его стойла, в дыханье и пар,
Даже в схватку атлетов его за места призовые…
Обращается город и страсти его грозовые
За текучими стеклами в тени и отблески фар…

Только вижу: закат уж не так кровожаден и ал,
Как в предчувствиях этих… Автобус и ветер осенний
Под флажком остановки сойдясь, довершат ритуал
Коллективного счастья и маленьких частных спасений…

Театр

Здесь, в бутафорской тьме, придуманный король,
Живой настолько, что взаправду умирает,
То с жиру бесится, то страждет и играет
Великого себя, играющего роль

Великого себя, бредущего на ощупь
К великому себе, свечу над головой,
Солдат и злых сестер, и нищих, и конвой
Чтоб оглушить, как гром – испуганную рощу.

Век не железен, но свинцов и оловянн.
Палач иллюзий. Кланов разоритель.
За горстью горсть песок швыряет в котлован
Уставший шут – высоких зрелищ зритель.

***

Банально скажу, что банально сравненье с рыданьем –
Дождя – в переулке безлюдном, вечернем, лиловом…
Утешился, ибо блажен, удалился с уловом
Плавучего мусора и примирился с изгнаньем.

Зернисто и радужно и потаенно мерцанье
Асфальта, как будто алмазной покрытого крошкой…
Прохожий, во тьме тупика обернувшийся кошкой, –
Как зренья обман, как порядка вещей отрицанье.

***

Волнами и всклянь наливается в комнату мгла.
Углы, погружаясь, пугают дурной глубиною.
Но лампа на миг зажжена, и поверхность стола
Всплыла, как Ковчег, вызволяя пространство больное…

Из Хаоса ночи луна выплывает – жива!
А серые сумерки тихо растут, как кустарник.
Там серая бабочка бьется, шурша, как трава
Шуршит, на ветру подсыхая, – как сныть, незабудка, татарник,

На свет бороздой выбираясь сквозь листьев флажки и фестоны,
Из куколки выбросив ручки и прахом посыпав главу…
Но пугало в белой рубашке (иль кто там еще на плаву?)
Отмашку дает, темноте открывая кингстоны.

Ломиться в слепое окно (не лететь же к Луне!)
Уж поздно. Чем дальше, тем позже. И можно ручаться,
Что тьма наконец-то сровнялась и в доме, и вне,
Что бабочка больше не знает, куда ей стучаться.

Пярну

Безлюдный пляж из сна, белесого, как море:
Метут метелки трав, поют песчинки в хоре,
Вздыхает дюна и колеблются стропила.
Как зерна мака, тля все стебли облепила,

Все стебли – связку флейт, что над душою ноет…
Однажды – жизнь назад – длинна, как гуманоид,
Бежала тень моя и на меня косилась…

Как конница, волна, нахлынув, откатилась,
Стащила солнце, прибрала остатки света…
Где все? И почему уже не жду ответа?

***

в зеркальном кубе манекен
глядит словно не прочь помочь
выть волком мунком или кем
другим в рождественскую ночь

под елкой Пух и с ним другие
для них горит светодиод
в прозренье горьком ностальгии
застыл и всхлипнул идиот

и в поле зренья где ни зги и
к домам уродливым земли
снежинки новые другие
как микроангелы сошли

***

С такою тьмой, с такою тьмой
Не справиться горящим лампам.
Неся в зубах священный вампум,
Угрюмый и глухонемой,

Тотемный зверь идет домой:
Следы от лап подобны штампам…
С такою бесконечной тьмой
Не справиться горящим лампам…

И пахнет снегом, и тюрьмой,
И прорубью – водой и лаком,
Еловым и сосновым лапам
Качаться хорошо зимой
И сыпать снег на тех – с сумой… –
Во тьме такой, с такою тьмой…

Вертикаль

«…Швейцар – великий Царь Дверей…»
В.Шефнер

Швейцар – великий Царь Дверей.
Швейцарец – Царь Горы.
Вот Кролик – Царь Всея Норы.
Вот Лев, он – Царь Зверей!

Несет алмазный свой венец
Великий Хануман –
Он Царь, Защитник и Отец
Всех Гордых Обезьян.

Из них любая – тоже Царь
Для маленьких царят,
И, как Швейцарец и Швейцар,
Как Лев, – они царят.

Смотри, как в отблесках зари,
Взвивая пузыри,
Самодержавия оплот,
Царь-Рыба на восход плывет,
Царь-Рыба с головы гниет,
Вокруг – одни цари:

Царь-колокол монастырей.
Царь-пушка. Царь-бандит.
И Царь Небесный на царей
С улыбкою глядит.

***

Друзья мои, прекрасен наш корабль,
Набитыми набитый дураками.
Отростков тонких тонкими мирками
Ветвится жизнь, как розовый коралл.

И, навигаторы по звездам в никуда,
Глядим в окошечки и ожидаем чуда…
Коралл ветвится. Падает звезда,
Ни вспомнить имени, ни вычислить – откуда.