МАРК КОТЛЯРСКИЙ. И больше ничего…

 

Послесловие к эпиграфам

Минувшее

...Прежде чем появлялась она,
появлялось сияние чувства…

Андр.Вознесенский, «Красота»

Как сияли твои глаза
в те недолгие наши встречи!
Я, не знавший в тебе ни аза,
вел любовные речи,

а они вдруг завились в плеть,
что меня отхлестала.
Кем ты — странная — стала?
Болью, чтобы болеть?

Криком? Кармой? Кормой
корабля, уходящего в море?
Ты рассталась со мной
мне на радость? на горе?

Растворила Москва тебя,
словно щелочь — осадок.
Исковерканная судьба:
ах, какая досада!

Я давно от тебя отвык,
мне не весело и не грустно.
И пылится в шкафу черновик
потускневшего чувства.

И больше ничего…
(Реминисценция)

Запомни этот миг. И молодой шиповник.
И на Твоем плече прививку от него.
Я — вечный Твой поэт и вечный Твой любовник.
И — больше ничего…

Андрей Вознесенский

И больше ничего.
И только пустота,
Как бездны злобный зев
Зевает небывало.
И я уже не тот,
И ты уже не та,
Как будто на плече
Прививки не бывало.

Да и шиповник свял.
Мертвы его плоды.
Он сух, как суховей,
шалеющий шиповник.
И я не твой поэт,
И я — не твой любовник,
И можешь проклинать
Меня на все лады.

Вот, собственно, и всё.
И больше ничего
Не связывает нас,
Что нас связать могло бы.
Не будет ничего.
Не будет даже злобы,
Поскольку нет тебя.
И — больше ничего.

Как это было давно…

О, как это было давно,
Такое же море и то же вино…

Георгий Иванов

Всего лишь год длилось
наше безумное чувство,
всего лишь год.
Всего лишь пять встреч было,
всего лишь пять.
Но я обращаюсь к Всевышнему:
«Oh, mein Gott!
Спасибо, что дал мне возможность любить,
повернув время вспять.»

И время в обратную
сторону потекло,
к другим берегам:
там розы росли,
резвилась, звеня, резеда,
трава зеленела повсюду,
птичий печалился гам,
там ты улыбалась, говорила мне,
целуя меня: «Да!»……

Давно это было,
как будто в каком-то старом,
дивном кино,
где и краски размыты,
лента рвется подчас.
Наверно, это нечто похожее
на «Мимино»:
— Хочу Ларису Ивановну…
— Бог подаст!

Странные стихи, услышанные во сне

Снился мне сад…
Из старинного романса

Простится мне расхожий штамп
И рифма, бедная, как платье.
Но в том, как умер Мандельштам,
Отнюдь не видится распятье.

Живи, поэт, себе в угоду,
Прими судьбу, как Божий знак.
И, камнем пробивая воду,
На дно стремится Пастернак.

Стихи

…Что строчки с кровью — убивают,
Нахлынут горлом и убьют!

Б.Пастернак

Стисни зубы, стерпи,
Боль превозмоги.
Пусть закипят мозги,
Но сочиняй стихи,

Губы мои сухи,
Нет особых примет.
Набело, без помет,
Горлом идут стихи…

Москва

Во сне, в бреду и наяву
Я очень не люблю Москву
И даже сам за что не знаю…

Петр Межурицкий, «Признание»

Написал Межурицкий,
язвительный,
едкий
поэт,
что не любит Москву.
Ничего в этом
странного
нет,
потому что Москва,
как «Титаник»,
давно под водой.
Ну а то, что осталось,
не может
считаться
Москвой.
Мчат
торговые
своры,
небоскребы
скребут
облака,
нищета
в подворотнях
скребется.
Жизнь –
бездумна,
преступна,
легка.
С прошлым
прочно
покончено,
сожжены,
к сожаленью,
мосты.
…Межурицкий
не любит
Москву?
Я не видел,
простите,
Москвы…

* * *

Поднимите мне веки…

Н.Гоголь, «Вий»

Поднимите мне веки…
Поднимают века:
открывается пропасть,
глубока и бездонна,
и судьба человечества,
горька и бездомна,
пропадает во мне,
как безумья река.
Чья рука
нас бросает
в безумия реку,
роковыми страстями
играя,
небрежно шутя?
Чья рука оставляет автограф,
вынося приговор человеку?
И лишается разума человечество, —
неразумное Божье дитя.
…Поднимите мне веки…, —
я увижу зарю,
я почувствую запах цветов
и запах озона.
Где-то спрятана в мире
заповедная зона.
Вдалеке от безумья реки –
я о ней говорю.

Предо мною

Только я глаза закрою — передо мною ты встаешь!
Только я глаза открою — над ресницами плывешь!

Григол Орбелиани

Только я закрою глаза —
Предо мною плывет твое тело
В вихре линий лунного света.
Но глаза твои так закрыты,
Будто ты ничего не видишь,
Ничего не чувствуешь. Или
Ты плывешь — и тебе всё равно.

Я знавал равнодушье приказа,
Холод слов, неразумность боли —
Равнодушье твое, как проказа,
Как жестокость без счастья и воли.

И плывет твое тело в дымке,
Серебрится нагое тело,
Только бабочки-невидимки
На мое слетаются сердце.
Но не бабочки это, а осы,
Они в сердце вонзают жала,
И трепещет больное сердце,
Словно бабочка на ладони.

Ну, а ты проплываешь мимо,
Словно кукла с улыбкой мима,
Безразлична и безучастна,
Но несчастна — и тем прекрасна…

Стихотворение, увиденное во сне

Я тот же, кто и был, и буду весь свой век…

А.Радищев

И дале мы пошли – и страх обнял меня…

А.Пушкин

…И в этом странном сне ко мне пришел Овидий,
Был тёмен лик его, слова лились рекой:
— Зачем, скажи, мой друг, Надежду ты обидел?
Я что-то возражал, но он махнул рукой:

— Молчи, не говори, здесь разобраться надо,
Всему своя цена, всему своя вина.
— И что же делать мне?
— Пойдем кругами ада.
И ты почувствуй то, что чувствует она.

«И дале мы пошли…» — живые, но во прахе,
И в сердце боль вошла недремлющей иглой.
Я ощутил себя в смирительной рубахе,
И жизнь казалась мне бессмысленной игрой.

Я плелся босиком по тлевшим головешкам,
Тоска терзала ум, жгуты свои вила.
Куда мы шли? Зачем?
Но по каким-то вешкам
Не то Овидий вел, не то судьба вела.

Я падал, я вставал…
— Иди! – кричал Овидий,
И я упрямо шел – во сне, в полубреду.
Не знаю ли – дошел, не знаю, что увидел,
Но знаю только то, что я сгорел в аду.

…Я выжил? Я живу?
Я тот же, что и прежде?
Я снова стал собой – тем юношей седым?
— Скажи спасибо ей – единственной Надежде! –
Сказал Овидий мне, растаяв, словно дым.

Двойник

…Как Волги вал белоголовый…
Н.Языков

Неужели вон тот — это я?
Вл.Ходасевич

…И вал катился. Мутный вал
Вранья, предательства и драмы.
Я сам себя не узнавал
В глубинной дымке амальгамы:
Там жил безумный человек
С блуждающим от страсти взором,
Там властвовал минувший век
С его бесславьем и позором.
И грубый, как засохший кал,
Там мир, во прахе распростертый,
Лежал и гнил во тьме зеркал,
А вместе с ним — твой облик стертый.
Как старый, стершийся медяк,
Былое чувство — постоянно.
И зазеркальный тот мудак
Следит за мною постоянно…