АНАТОЛИЙ ВАСИЛЬЕВ. В овраге (зарисовки).
В ОВРАГЕ
В сумраке позднего вечера шел вдоль откоса оврага: кусты, спутанная трава, песчаные осыпи… Под обнажившимся корнем дерева на склоне — нора уходящая в глубину, круто вверх. Вход завален сухими ветвями, но щель лаза хорошо видна.
— Ты слышишь, обращаюсь я к спутнику:- там кто- то дышит! Явственно слышен храп и теплое, душное дыхание обдает мою щеку.
-Сейчас его вспугну!- выкрикнул я и принялся швырять вглубь черной норы пригоршни мокрого песка и камни.
В норе что-то хрюкнуло, зашевелилось, посыпались комья земли.
Ударившись тугим боком об мою ногу, свалился выбежавший из глубины норы поросенок.
Мой спутник подхватил его на руки. – Погляди, какой! Совершенно черная щетина!
Тяжелый черный поросенок визжал и подергивал ногами на груди моего приятеля.
КОМНАТА
Дощатый пол, облупившаяся масляная панель, выше – побеленные стены и потолок, серые от пыли. Пустая комната.
Я сижу на краю железной кровати. Рядом, на полу сидит хозяин комнаты художник Иванов. У него багровая толстая шея глубоко иссеченная редкими морщинами. Крупная обросшая седыми клочковатыми прядями голова склонена на грудь.
Что- то нервозное, тоскливое и одинокое заполнило эту комнату под уродливо висящей лампой на пыльном шнуре без абажура.
-Погляди на дверь, дверь то горит!- не поднимая головы, в пол пробубнил Иванов.
Рассохшаяся окрашенная белой краской дверь косо висела на одной петле, сквозь щели треснувшей филенки выскакивали быстрые, остренькие оранжевые язычки пламени.
-Что глядеть то, делать что? Тушить надо, взволновался я.
Я протянул руку к двери и троеперстием перекрестил пламя, погружая пальцы в огонь.
— Боли то не чувствую! Никакой!
Пламя затихало, но вспыхивало вновь то в одних, то в других местах, вырывалось из под вспучившейся волдырями краски веселыми багряными язычками.
БЕРЕГ АФРИКИ
Вот и северный берег Африки. Бугристая притоптанная равнина серо- зеленой глины с невысокими пологими холмиками похожими на грудь девушки.
-К берегу подойти, что ли? Белесая вода до самого горизонта скучна и однообразна, глаз не может напитаться этой пустотой, выискивает:- «хоть что то»…
— А ты подойди, посмотри под самым берегом,- говорит сотрудница по работе Н.Л.
— Действительно, вижу — коряга в грязи… да она шевелится, вылезает на берег…Крокодил! Огромный, неуклюжий, в развалку передвигается ко мне.
— Близко, очень близко. Ну уж нет! Я не побегу! Неспешно, играя брелоком с ключами от машины, отступаю к автомобилю, и в последний миг захлопываю дверцу перед его пастью. Моя спутница бледная, неподвижная сидит уже рядом.
Животное бросилось под машину, раскачивая и сотрясая её, понесло к обрыву. Завожу двигатель, переключаю передачи, пытаюсь съехать с крокодила, но он прочно застрял и машину неудержимо несет к берегу грязного водоема…
ДЕВОЧКА
Какой серый двор у нас! И снег лежит мокрый, тяжелый, грязный.
Я стоял посреди двора в промокших ботинках, коченея ногами в раскисшем снегу.
Во двор высыпали дети в пестрых курточках, звонко кричали, гонялись друг за другом, прятались за большими мусорными баками. Лишь девочка лет трех одиноко стояла поодаль, ближе ко мне.
Обветренное красное личико, старенькая шубка, перетянутая в поясе потрескавшимся ремешком, мокрые рукавички на руках, вызвали чувство жалости и в то же время резкой неприязни и смущения: «Бедная девочка из несчастливой семьи. Еще одна из многих. Шубка перешита из старой, наверно маминой, а поясок, с металлическими фестончиками на концах, был и у меня такой же. Когда то, подарок из Грузии».
Я смотрел издали, как она дощечкой вычерпывала из лужи талый снег и прихлопывая его, укладывает ровными грядками.
— Ты замерзла? – спросил я. Девочка молча, сосредоточенно продолжала своё занятие.
« Она совсем маленькая, наверно и говорить то не может».
— Ты девочка?
— Девочка – прерывисто, с придыханием ответила она.
— Заговорила! Это её первые слова!
— А это снег,- сказал я и подхваченный каким- то радостным чувством, захватил горсть талого снега, поднес к ней светлеющий комочек.
— Снег,- повторила она. Повторила с улыбкой, тихонько и гладко выдохнув это слово.
Мне стало тепло и радостно: Она моя дочка!
ЛЕКЦИЯ
Я договорился с моим приятелем о встрече на лекции в обществе «ЗНАНИЕ» на ЛИТЕЙНОМ проспекте. Когда СВЯТОСЛАВ вошел и сел рядом со мной, я с удивлением отметил про себя: «Как он помолодел, и лицо тщательно выбрито… как будто бритва сняла, соскребла слой старой морщинистой кожи, и вот он светится молодостью и здоровьем».
Лектор говорил о причинах экономического подъема в Израиле, всё возрастающей мощи государства, росте благосостояния его населения.
СВЯТОСЛАВ шепнул мне на ухо: «Что он говорит? Этого не может быть! Всё не так!»
После этого он встает, поправляет галстук и очень громко, чётко высказывает свою концепцию: «Не всё хорошо, что таковым нам представляется! Как пример, приведу такую аналогию: ПОДУШКА набивается пером птицы, в основном – пером курицы. Но! не всякое перо для этого годится: на крыльях и хвосте перья жесткие. Согласны? Это так! С этим невозможно не согласиться! А брать перо надо с ШЕИ ПТИЦЫ – тонкое, нежное, почти ПУХ! Ясно?
Лектор собрал свои тетради и скрылся за кулисой.
РЕМОНТ
В соседней квартире на этаже делали ремонт. Дверь была раскрыта, из глубины
опустевших комнат доносились женские голоса.
-Я хочу посмотреть, — сказала жена Павла Ивановича и вошла в квартиру.
Пианино и старинный буфет сдвинуты на середину комнаты, накрыты полиэтиленом. У стены с ободранными обоями, в углу свалена спецодежда: заскорузлые, в пятнах шпатлевки ватники, залитые побелкой комбинезоны. Поверх тряпья стоптанные красные войлочные тапки.
-Пойдем, пойдем отсюда — настаивал Павел Иванович, ухватив жену чуть выше локтя, пытаясь потянуть её в сторону двери.
— Ты мне делаешь больно, иди сам, если хочешь. Я отсюда не уйду.
— Опять упрямишься? Ты всегда противоречишь, не слушаешь меня! Если придёт хозяйка квартиры, как объяснишь своё появление здесь?
— Уж я знаю, что сказать. Сама к ней пойду и скажу: «Что ж ты грязь на лестнице развела!»
Павел Иванович остался один. — Стерва. И так всегда, настаивает только на своём!
За стеной, в смежной комнате четыре женщины сидят за столом, сколоченным из досок, застеленным клеёнкой, разворачивают промасленную бумагу с завтраками. Полная малярша в оранжевом спортивном трико с вытянутыми коленями кипятит чай в кастрюле. Жена уже сидит в середине, ей уступили почетное место. На газете перед ней ломоть хлеба с куском варёной колбасы.
-Ей здесь хорошо, с женщинами, они все заодно. Мужики для них — или добыча, или обслуга. Больше: НИ–ЧЕ–ГО!
-Хватит ругаться, проходи, садись за стол — позвала работница, стоя в дверном проёме и показывая бутылку водки. Павел неохотно пошел за ней, сел на краешек деревянной скамьи, перед ним поставили красную чашку в белых горошинах.
-Ну, начнем, перекусим?- стукнула по столу бутылкой «беленькой» бригадирша.
– Разливай, Галя, не задерживай, нам ещё доклеивать сегодня, — нетерпеливо откликнулась женщина с кипятильником в руке.
Бутылка пошла по кругу, всем плеснули в стаканы, чашки, пластмассовые стаканчики. Бутылку пронесли мимо Павла и он еще резче, обиднее почувствовал своё одиночество.
СПАТЬ ХОЧУ…
Иногда чувствую непреодолимую, сонливу тяжесть век.
Хоть где то приткнуться… закрыть глаза, упасть лбом на локоть…в ушах «щебет птиц».
Но, когда проскрипят половицы, подвинут стул, хлопнет дверь,- дергается голова, являя пыли и хламу моего жилища лицо с отпечатком рельефа вельветовой куртки.
В эту комнату моей сестры по темному коридору вошел наощупь. Повалился на диван, заснул. Пробуждение подкралось изнутри к сомкнутым векам, когда за дверью что — то упало и задребезжал звонок велосипеда. Но то, что за глазами — внутрь и вглубь, трусливо пряталось, слезилось, ёжилось: «спать хочу»…
Подъехала Ирочка на трехколесном велосипеде: «Сколько ей лет? Пожалуй, что шесть или семь».
-Владимир Анатольевич, а замечаете, что велосипед совсем другой?
-Но что ж тут другого, разве что колеса новые, красные, с тугой черной шиной.
-Нет, нет, совсем не в этом дело! Этот велосипед мне Дуня подарил
-Кто?
— Мой будущий папа.
-Мама скоро придет?
-Она вечерами встречается. Мама придет поздно.
-Вот так сестренка, вот так родственница!
Я не был здесь давно… то-то этот мрак, секреты и темень по углам!
-Нашел же я пристанище. Диван… да я здесь просто неуместен, болван!
ЧЕСЛАВСКИЙ
В мою мастерскую на Галерной улице, в подвал, вошел художник Чеславский.
— Привет! — Привет, говорю я, — давно не виделись. Да что ты такой озабоченный? И поднос жестяной на голове… на подносе толстая тетрадь с рыхлыми углами.
-А вот сейчас узнаешь! Он снимает поднос, достает из накладного кармана куртки, что ему Катя сшила, карандашик. Раскрыл тетрадь.
-Я записываю всех желающих поехать в Святую землю.
-Да как же это возможно?
-Картины с религиозным содержанием есть? Живопись имею в виду…
-Конечно есть ( да что же есть? Нет ничего!) Относительно есть: вот картина: «Ночное время»: голова – голова Адама, яблоко — сам понимаешь, символ…
— Надо чтоб всем сразу было понятно: картина с религиозным содержанием! Вот и Жека подтвердит…
Из — за спины Чеславского высунулся маленький, крепкий, светлоголовый человечек — «лесовичок»- Женя Картошин. Он кивает головой — Да, да, непременно самым что ни на есть религиозным!
