ТАТЬЯНА БЕЛЯНЧИКОВА-КУЗНЕЦОВА. Мы грешим без удовольствия.

***

Вильнув хвостом, ушёл июль,

 взамен оставив серый зонтик.

 Москва попала в зону бурь,

 сказал синоптик.

 Не зря? конечно же, не зря.

 Болит? немножко. Под ключицей.

 Я подожду до октября —

 авось, случится.

 Надену белое пальто,

 исправлю скуку на измену…

 Цыплят по осени? А то!

 Всенепременно.

***

Мы с тобой на облаке сидим.

 Таня, — шепчешь ты привычно, — Таня…

 Мир большой и кажется другим

 с чердака больного мирозданья.

 Нам, случайным детям ноября,

 видится с обломанного края,

 как лежит небритая земля,

 злой ветхозаветностью пугая.

 Тишиной горчит продрогший лес,

 замерший в почетном карауле.

 Мы прошли с тобою шесть небес,

 мы совсем чуть-чуть не дотянули.

***

Как дела?

 Никак.

 Не проходит.

 А ты думал —

 всё так легко?

 Я как нищенка

 в переходе

 под названием

 «мир и Ко».

 Я как яблоко

 из-под снега,

 как кусок

 фольги пищевой,

 как надежда

 лошадки

 пегой

 стать серьёзной

 и деловой,

 как будёновка

 из бумаги

 с чердака

 с тех, былых времён,

 как апостроф

 в английской

 саге

 про нежнейшее

 из имён.

Верховая прогулка

Два стремени чуть звякнут, прикоснувшись

 друг к дружке. Проезжай-ка ты вперед!

 Моей гнедой породистые уши

 легко волненье выдадут ее.

 Твой вороной привычно и проворно

 покажет путь по узенькой тропе,

 Мы вслед с кобылой двинемся покорно,

 к чему нам быть сейчас эмансипэ?

 Я лягу, как обычно, ей на шею,

 чтоб ветки не хлестали по щекам.

 Я женщинам, ты знаешь, больше верю,

 чем молодым и смелым дуракам.

 Конец июля. Лист уставший вянет.

 Ты это наблюдал так мало раз!

 А я теперь за темными очками

 пытаюсь спрятать клинопись у глаз.

 И я тебя, конечно, пропускаю –

 я все-таки надежду стерегу,

 что, может, ты найдешь дорогу к раю

 в том самом шалаше на берегу,

 и может, по утрам твой голос низкий,

 и солнца луч, сквозь ветки, невзначай…

 Ты вновь ко мне подъехал слишком близко.

 Не надо. Скоро осень. Проезжай.

***

Накрыла город ржавая заря.

 Движенья торопливы и неловки.

 О вечности крикливо говорят

 два старых воробья на остановке.

 Усталый год течет с разбитых крыш,

 и ждет столица ледяного плена.

 Я вновь тебе пишу. А ты молчишь.

 Хоть что-то в этом мире неизменно.

***

Кончилось лето

 после обеда.

 Ветер улегся

 спать на полу.

 Пасынок Феба

 катит по небу

 медного солнца

 тусклый валун.

 Время за сорок —

 время разборок.

 Тонут в стакане

 наши пути.

 Пыль на ступенях.

 Где же мой веник?

 Галилеянин,

 ты победил.

Мышиное

Половинку сердца съела мышь.

 Смотрит, ухмыляется, молчит.

 Как дела, подруга, что не спишь

 в серой безответственной ночи?

 Да, опять звонил, опять нетрезв,

 говорил, что любит и скучал.

 Он не глуп и вовсе не подлец,

 он всего лишь выплеснул печаль.

 Я нужна на целых полчаса,

 может, наскребу на пропуск в рай.

 Всё я понимаю, егоза.

 Там еще осталось… доедай.

***

Мы грешим без удовольствия,

 мы печалимся без слёз.

 Наши души под коростою,

 а движения — всерьёз.

 Не осколки — злое крошево,

 что дорога, что кровать.

 — Знаешь, милый, я хорошая.

 — Знаешь, как-то наплевать.

 Хватит места пониманию —

 сил не хватит на него.

 Мы отметили заранее

 Новый год и Рождество.

 Позабыв, что были гордыми,

 каждый день, до темноты,

 ложь и правда трутся мордами,

 как весенние коты.

Копенгаген

А хочешь — будем жить с тобой, как местные?

 В согласии с капризами погодными,

 в ладу с собой и с властью королевскою,

 хорошими, большими — и свободными.

 Здесь все мужчины кажутся достойными,

 ты станешь им своим — с твоим-то именем,

 здесь девочки красивые и стройные,

 они ответят чувствами взаимными.

 Я буду ждать тебя в квартире пафосной

 напротив Круглой башни, что на Строгете,

 и каждый раз встречать улыбкой радостной,

 коль вдруг сомнёт тебя тоска по Родине.

 Мы выпьем водки под закуски пресные

 за твой успех и за мое терпение,

 а в общем, будем жить с тобой, как местные —

 в их языке нет будущего времени…

***

Улыбка небесного гения,

 погоды случайный каприз.

 Флажок моего настроения

 устал трепетать — и завис.

 Покоя фамильная вотчина,

 обитель морали святой.

 Уснули желанья порочные

 в качелях над чёрной водой.

 Так много судьбою подарено,

 так трудно не ждать новостей.

 Я буду серьёзной и правильной,

 у входа встречая гостей.

 И впору запить и отчаяться,

 блестяшки меняя на ржу.

 Ты видел, как небо качается?

 Пойдём, я тебе покажу…

***

Береженого Бог бережёт.

 Чем летать — лучше мёрзнуть в пехоте.

 Я прикрою от солнца ожог,

 говорят, так быстрее проходит.

 Может, тёмный останется след,

 ну и пусть — все решат, что от грязи.

 Здесь никто не поверит, что свет

 натворил мне таких безобразий.

 Я не лучше, чем люди вокруг,

 может, в голосе больше металла.

 Ну зачем тебе знать, милый друг,

 что я тоже когда-то летала?

 Я прикрою от солнца ожог —

 береженого Бог бережёт.