ГАННА ШЕВЧЕНКО. Донецкий воздух.

Мне в детстве было многое дано

Мне в детстве было многое дано:
тетрадь, фломастер, твердая подушка,
большая спальня, низкое окно,
донецкий воздух, угольная стружка.

Когда на подоконнике сидишь,
то терриконы сказочней и ближе,
мне нравилась базальтовая тишь
и мертвый флюгер на соседней крыше.

А за полночь, сквозь шорох ковыля,
сквозь марево компрессорного воя,
подслушивать, как вертится Земля,
вращая шестеренками забоя.

***
спокойно замереть
под куполом вращаясь –
красивей только смерть
звезды и молочая
и горькая роса
на утреннем причале
а впрочем чудеса
и ранее случались
горели до краев
то амфоры то фары
рассеивали зов
сигналы и фанфары
и каждый индивид –
то цезарь то с усами
но нас не удивить
такими карасями
мы просто циркачи
наш крест неподражаем
а это дно в ночи
исследовали знаем

***
Я уж подумала, весна
желает повториться,
но мимо нашего окна
не пролетают птицы.

Там за стеклом горизонталь
прочерчена для взгляда —
меланхолическая даль,
куда ходить не надо.

Там алюминий, да свинец,
да на небе кристаллы,
как говорил верховный жрец,
мир создан из металла.

И тот, кто сделал нас с тобой,
кто этой свалкой правит,
сойдет с ракеты голубой
и в домне нас расплавит.

На менделеевых систем
у нас похожи лица.
Не нужно дергаться, зачем,
мы все в его таблице.

***
Существований первый признак —
воздушных форм фотоальбом.
Второй – являющийся призрак
в халате бело-голубом.

Случайных фактов картотека,
предметов уличный излом:
соседний дом, базар, аптека,
скамейка в сквере за углом.

А дальше пропасть, дальше пропасть:
огонь, вода, случайный всплеск,
крыла взлетающего лопасть,
хвоста чешуйчатого блеск.

Срок проявления недолог,
изношен пятый элемент,
внезапно бог-нейробиолог
закончит свой эксперимент.

***
чему-нибудь и как-нибудь
мы все учились понемногу
но чемодан берет свое
и отправляется в дорогу

корзины сумки сундуки
в глубинах вещи носят тоже
но всех милее чемодан
из чистой кожи чистой кожи

плывет носильщиком несом
навстречу северной авроре
служитель культа поездов
плакун карениных историй

кому не выдали огня
для металлической закалки
тому поможет чемодан
вернет из брюха зажигалку

легко и просто быть пустым
лежать на полке бить чечетку
но чемодан берет свое
перчатки зонт зубную щетку

***
Грузоподъемный лифт-универсал
мерцающая лента окружала —
«сим-сим откройся» кто-то написал
под самой кнопкой. Вот я и нажала.

Неплохо оказаться среди звезд,
чтоб шлепал флаг, привязанный на рею,
чтоб из турбины дул горящий хвост,
и в космосе, писали, не стареют.

А он вверх- вниз катает, как дурак,
вокруг темно и вспыхивают пятна,
но выбор есть — подвал или чердак,
и это, разумеется, приятно.

***
кто это был за машиной угла
в шкуре мышиной с оттенком угля
если бы дерево слышать могло
может быть как-то оно помогло
все это видеть навидеть терпеть
всю эту тонкую звонкую медь
что различалась но все же была
первопричиной в октаве стекла
водоворотом в кармине ветров
первым полетом пустых номеров
в белой пижаме на талом снегу
я эту осень уже не могу
но пропускаю в пустое трюмо
пусть наваждение схлынет само
предвосхищая связующий всхлип
выйдет из меда бушующих лип
тот кто другого уметь не любил
не понимает зачем это был

***
Ваза в углу на окне,
ветка рябины,
декоративный карниз,
форточка, ветер.

Тополь стоит за окном,
ветками машет,
тихая музыка, легкий озноб,
температура.

На холодильнике горьких пилюль
вскрытые пачки,
уединение, байковый плед,
чай из мелиссы.

Декоративный карниз,
форточка, ветер.
Тополь стоит за окном,
ветками машет.

Тихая музыка, легкий озноб,
температура.
Уединение, байковый плед,
чай из мелиссы.

На холодильнике горьких пилюль
вскрытые пачки,
ваза в углу на окне,
ветка рябины.

***
а ветер будет свеж и сыр
и дуть он будет на восток
я для тебя порежу сыр
ты для меня сорвешь цветок

как будто легкая швея
рукой потянется к звезде
не та которая не я
а та которая везде

в полях в могилах в ковыле
на туче в море на горе
в солонке в банке на столе
в покрышках в мусорном ведре

как будто рай
как будто сон
как будто рой
как будто сок

как будто каменный цветок

***
Сощурившись, на сумерки глядит
монокль, глаз оптического мира,
на то, как прошлогодний троглодит,
структуры создает из кашемира,
на то, как разбухают словари,
в обложках дрожжевых и златотканых,
на то, что луч полуденный творит,
рисуя голограммы и туманы.

На коже лета выжжено клеймо,
июнь похож на древние скульптуры —
об этом я пишу тебе письмо,
едва касаясь чувств клавиатуры.
Не будем ждать и думать головой,
Конфуций прав, суждения неважны —
давай смотреть, как мальчик неживой
вонзает иглы в бабочек бумажных.

0 Проголосуйте за этого автора как участника конкурса КвадригиГолосоватьГолосовать