МАРК КОТЛЯРСКИЙ. Призрак на пороге.

(из будущей книги)

И призрак твой маячит на пороге…

М.К.

О вещая душа моя!
О, сердце, полное тревоги,
О, как ты бьешься на пороге
Как бы двойного бытия!..

Ф.Тютчев

Ты кто такой, пустой тюрбан?

В.Смехов, «Али Баба и сорок разбойников»

Она

Резкий звонок внезапно спугнул затхлую тишину квартиры. Она подошла к двери, взглянула в глазок и обомлела; на мгновенье ей показалось, что она видит призрак. Собственно говоря, появление этого человека вообще казалось призрачным, так как он находился за тысячи километров от ее дома.
Но это был он.
«Открыть, не открыть, зачем? Зачем он приехал? Кому это нужно, тем более что давно уже все кончилось? – занервничала она. — Боже мой, что делать, что? Что-что, не открывать, конечно. А если он позвонит еще раз? И проснется мать, и такое устроит… Может открыть? Нет, не надо, не надо, не надо!»
Словно прочитав ее мысли, он несколько минут постоял у порога, вслушиваясь, а затем повернулся и пошел к общей двери коридора, вдоль которого располагалось еще несколько квартир.
Она прильнула к глазку.
Он повернулся к молодой женщине с коляской.
— Нет никого? – спросила она.
— Нет, — ответил он, виновато пожав плечами.
— В гости, наверное, уехали, — сказала женщина.
— Наверно, — согласился он. – Я чуть-чуть подожду.
— Конечно, — улыбнулась женщина, — а я вам эту дверь специально открытой оставлю, чтобы не защелкивалась, а то потом вы сюда не попадете.
— Спасибо, — поблагодарил он, и вышел к лифту.

…Дождавшись пока в коридоре опять не установилась тишина, она отпрянула от глазка и заглянула в комнату матери; та спала, рядом с кроватью валялась книга, какой-то дамский роман, тускло горела настольная лампа. Она выключила лампу, подняла книгу, вышла из комнаты и снова подошла к двери, взглянула в глазок: в коридоре было пусто. Она хотела выйти, но передумала.
Мысли заметались невпопад, заходили ходуном; это начиналось каждый раз, когда подкатывала истерика; истерический приступ, когда собственное поведение не поддавалось контролю, выходило за рамки разумного.

Он

Он стоял в маленьком узком желобе, где хватало место для лифта и мусоропровода, батареи парового отопления и окна, из которого можно было видеть выстроившиеся в ряд другие дома.
«Странно… — думал он, невесело усмехаясь своим мыслям, — все так стремительно и легко начиналось, когда я принял решение лететь к ней. Даже не задумывался, а стоит ли? Хотя, может, и стоило задуматься: после разрыва и боли, после того, как она приняла решение прекратить отношения и стала выполнять это решение, как прилежная ученица, и они три месяца вообще не общались, обидевшись друг на друга, как малые дети… А когда все начиналось, они тоже были как дети, которым внезапно разрешили любить друг друга… А потом запретили… Чушь какая-то!»
Он стоял на шестнадцатом этаже дома и смотрел окрест. Безликие дома, похожие на угрюмые склепы, клепали, как склепы унифицированного образца, а горящие в ночи окна напоминали погребальные факелы.
Традиционный универсам с примкнувшим к нему рестораном-караоке нисколько не портил картину; впрочем, и особенно не украшал.

Она

Она бесцельно ходила по квартире, соображая, что же придумать. Мыслей не было никаких. Выйти и пригласить его домой? Проснется мама – и такое устроит!
Она вздохнула: с мамой было плохо.
Нет, не в том смысле, что она чувствовала себя плохо, а в том, что она не любила свою дочь. Она вообще никого не любила за всю свою жизнь, эта солидная женщина – доктор химических наук, отгородившаяся от мира с тех пор, как ушла на пенсию. После смерти мужа она жила одна в этой квартире, а дочь в это время со своим мужем моталась по съемным квартирам, рожала детей, тащила на себе семью, но матери, в принципе, не было до этого никакого дела. Она привыкла жить одна, принадлежать самой себе, и появление дочери, которая развелась с мужем и в одночасье лишилась работы, восприняла как некое покушение на свое личное пространство.
Нет-нет, она вначале не подала виду, наоборот встала на сторону дочки в истории с разводом, потому что ее супруга она тоже не любила, можно даже сказать, ненавидела, хотя не понимала – за что.
Дочка вначале предложила продать квартиру и купить жилье подешевле, но площадью побольше в другом районе, — благо такая возможность была. Мать согласилась, но когда риэлтор привел первого посетителя, вдруг взбеленилась, устроила дочери скандал и заявила, что не сделает ни шагу из дома, который ей дорог и любим.
Насчет «дорог», можно было, конечно, поспорить, если вспомнить, что мать в свое время отбила будущего мужа у его семьи, а затем въехала в эту квартиру на правах полноправной хозяйки.
Но… дочь спорить не стала, она вообще не любила спорить, только замыкалась в себе, когда с ней выясняли отношения. Так было с бывшим мужем, так было с матерью.
Зная, что выяснение отношений на дочку не действуют, мать стала третировать внуков, особенно старшего, которого невзлюбила уже за одно то, что он был похож на нелюбимого и ненавидимого зятя.
Как-то даже дело дошло до того, что она подняла руку на внука, и тогда дочь, побледнев от гнева, встала между ней и сыном и жестко сказала, глядя матери в глаза:
— Еще раз поднимешь на него руку, убью!
Мать отступила, но затаила зло. И с тех пор жизнь дочки превратилась в ад. Она никому не жаловалась. Нет, вначале рассказывала об этом своему возлюбленному, но потом и ему перестала, тем более что они разругались.
Она молча сносила материнские придирки, старалась не конфликтовать, жила, по ее же словам, своей жизнью, без страстей и фейерверков.

Он

Вначале все складывалось как нельзя лучше. Через три месяца после разрыва они начали потихоньку общаться – осторожно, сухо, не торопясь, словно идя по тонкому льду. Вряд ли это можно было назвать нормальным общением, они даже не говорили по телефону, а обменивались редкими сообщениями по viber – бесплатной программе сообщений и разговоров, установленной на их мобильных телефонах.
И когда ему показалось, наконец, что она немного оттаяла, он и решился на этот поступок – заказал билет на два дня, – субботу и воскресенье, — разумеется, не предупредив ее и не поставив в известность.
Почему не предупредил?
Наверное, боялся отказа или того, что она наговорит ему гадостей, как уже бывало.
Нет, все действительно шло, как по маслу. Билет нашли сразу, именно на те даты, которые его интересовали; тут же свалились на голову деньги от проекта, которых он даже не ждал так быстро; погода для полета благоприятствовала; сам полет прошел без сучка и задоринки, очереди на паспортном контроле не было, чемодана он с собой не брал, и вскоре уже садился в такси, называя искомый адрес.
Но именно с этого момента начался бред.
Водитель попался разговорчивый, и всю дорогу рассказывал о своих многочисленных бабах, называл какие-то имена, сообщал какие-то подробности, вспоминал Ольгу, доцента из Витебска, с которой познакомился в Анталье, валютных проституток, которые в благодарность за доставку отплатили ему натурой, делился впечатлениями о своей буйной молодости; причем, говорил, не переставая.
Он слушал, не перебивая этот поток сознания, думая, впрочем, о своем, о том, как она откроет ему дверь, удивится, обрадуется, но не подаст виду, потом махнет на него рукой, мол, что с тобой поделаешь, пригласит в дом. И потом они будут сидеть в жаркой, натопленной кухне за четырехугольным столом, пить чай с теми вкусностями, которые он везет с собой, он будет ей что-то рассказывать, а она будет смеяться, как когда-то, когда он рассказывал ей что-то смешное, а она так любила слушать его, когда он что-то рассказывает…
Или нет, не так, она остановится на пороге, посмотрит на него своими глазами, такими глубокими, каких нет ни у кого в мире, вздохнет и скажет: «Зачем ты это сделал? Мама дома…» — а он ответит ей, что с удовольствием познакомится и с мамой, и сделает все для того, чтобы обаять маму, и тогда они все вместе будут сидеть на кухне…
Но в этот момент шофер притормозил возле одного из домов.
— Все, приехали! – бросил он. – Какая квартира вам нужна?
— Сто девяносто шестая. – ответил он.
Шофер вгляделся в нумерацию, выбитую на грязноватой табличке возле входа и довольно хмыкнул:
— Она и есть…

Она

Смеясь, она называла свое состояние, близкое к истерике, «легкая шиза». И только несколько человек знали, что это далеко не шутка. Что-то странное порой творилось в этой белокурой голове, какая-то каша варилась, рецепт которой никто не знал. Но если учесть, что ее влекли духовные практики и целительство, а подруге она как-то нечаянно (нечаянно?) проговорилась, что ночью слышит пение ангелов и разговаривает иногда с мертвецами, то стоило бы крепко-накрепко задуматься.
Подруга и задумалась, а потом махнула рукой, потому что, — грешным делом, — сама рассчитывала на помощь целителя: ее мучал посттравматический синдром, а самое страшное – буквально наркотическая зависимость от своего любовника, который был младше ее на девять лет. Начинался этот роман бурно, страстно, не по-людски, а потом зачах, приняв какую-то вялотекущую форму. При этом молодой возлюбленный отдалялся и отдалялся от своей пассии, но, по ее словам, держал ее на коротком поводке, то ли для интереса, то ли для экспериментов. Зная, что она не сможет ему отказать, он стал время от времени практиковать групповой секс, порой предпочитая даже наблюдать за соитием со стороны. Несчастная страдала, проклинала вертопраха на чем свет стоит, крепилась, пытаясь ему не звонить и не встречаться с ним, но по первому зову, смиряя гордыню, шла к нему, как животное на убой. Мужа она не любила, терпела его исключительно ради дочки, заодно вкалывала, как проклятая, словом, жила без особого счастья и лишенная воли. На какой-то период она ушла от мужа к матери, пытаясь забыться, но ничего не получалось, психиатры или психотерапевты брали деньги, но ничем не помогали. Тогда она попросила помощи у наперсницы. Та подумала, а потом сказала:
— Знаешь, что? Ты должна вернуться к мужу и отработать свою карму…

Он

Дверь в парадную сторожил код, которого он не знал; в домофон звонить не стал, но на его счастье через несколько минут появился парень с велосипедом, отомкнул вход своим ключом, и он тотчас в каком-то небывало трепетном предвкушении последовал за ним.
Этаж прикинул примерно, на глазок, и, войдя в лифт, нажал на кнопку с цифрой 15. Вышел, осмотрелся, но нужной квартиры не нашел, поскольку перед ним чернела тяжелая массивная дверь, сбоку от которой свисал вырванный с мясом звонок.
Поднявшись на этаж выше, он увидел такую же дверь; правда, рядом с ней четко виднелись черные пупырышки звонков с цифрами от 198 до 203.
«Значит, ее квартира этом ниже, — он почему-то занервничал, снял с себя плащ и переложил его на руку, — как в жизни – вверх-вниз, вверх-вниз…»
Он снова спустился вниз, оказавшись перед безмолвной дверью. Затем на всякий случай спустился еще на один этаж, опять поднялся на шестнадцатый, убедился, что там нет сто девяносто шестой квартиры, и вдруг услышал, как, тяжело ухая, как сова, зашевелились двери лифта на пятнадцатом. Стремительно сбежав по ступенькам, он увидел, что из лифта выходит молодая женщина с коляской; открыв ключом входную дверь, она сначала вкатила в коридор коляску, и только потом зашла сама. Он попридержал дверь, и женщина испуганно обернулась.
— Бога ради, простите, что напугал вас, — он приложил руку к сердцу, и женщина сразу успокоилась.
— Вы кого-то ищете? – спросила она, улыбнувшись.
— Мне нужны Решетовы, — ответил он, чувствуя, как бешено стучит сердце. «Как тогда, — подумал он, — когда мы встретились в самый первый раз, бросившись друг другу в объятья, словно после долгой разлуки…»
— А вот и их дверь, — женщина показала на красивую, узорную дверь, и он шагнул к ней, как на плаху…

Она

…Истерика не отступала, она овладевала всем ее существом, грозила перейти в ярость. Она попыталась овладеть собой, понимая, что что-то надо делать, пока не проснулась мать. Иначе если он позвонит еще раз, она проснется, и тут начнется такое…
А может быть, и ничего бы не началось, может быть, это ей только казалось, может быть, она внушила это себе, выработав привычный для многих женщин комплекс жертвы.
Безусловно, были для этого основания: безгласный отец, проживший остаток жизни под каблуком у матери, суровая мать, не знавшая любви и третировавшая дочь, муж, вытащивший ее из семьи в восемнадцатилетнем возрасте, раскрывший ее как женщину, но и как женщину поработивший, взваливший на нее все заботы о семье, а сам предавшийся гульбе и азартным играм. Но с другой стороны, это был ее собственный выбор, она сама выбрала эту роль, и так сжилась с ней, что уже сама не знала, где она играет, а где она настоящая, реальная.
Вот и с этим человеком, с которым у нее год с небольшим был роман и который только что позвонил ей в дверь через полгода после их разрыва, она не могла понять: где она была настоящей? Тогда, когда признавалась ему в любви, ревновала его, устраивала сцены, или сейчас, когда стояла на пороге и смотрела в глазок, дожидаясь, когда он уйдет, и ее трясло от ужаса? Что это было: искреннее чувство или искусная имитация?
И когда он вышел на лестничную площадку, она выждала несколько минут, затем, неслышно ступая в мягких домашних тапочках, позвонила в дверь к соседке, которую знала еще с детских лет.
— Ириша, у меня к тебе просьба, _ она пугливо покосилась на скрипнувшую дверь.
— Конечно, конечно, — приветливо кивнула та.
— Там возле лифта мужчина стоит. Он ждет меня, но я не хочу, чтобы он знал, что я дома. Ты можешь выйти и сказать, чтобы не ждал?
— И давно он там? – поинтересовалась соседка.
— Да с час, думаю.
— Ладно, а если он спросит, когда ты будешь?
— Ничего не говори… — она помедлила, — нет, скажи, что сегодня меня не будет.
— Хорошо, иди домой, я сейчас. – соседка ушла, а она осталась ее ждать, стоя у открытой двери.
Через минуту соседка вернулась:
— Нет там никого.
— Значит, вниз спустился на первый этаж, он упертый, я его знаю, там ждет.
— Схожу на первый, — вздохнула соседка, — успокойся, ишь как тебя трясет-то…
И соседка вновь ушла.
А она всё стояла у двери и думала о том, что давно уже для себя всё решила, поняла для себя, что эти встречи, редкие встречи с ним, не приносят ей радости, а только боль, потому что так быстро заканчиваются, а потом надо опять жить, ждать, когда же он снова может вырваться к ней. А он так нужен был рядом, в том же городе, чтобы она могла опереться на его плечо, зная, что по любому звонку он может сорваться и приехать к ней, и чтобы они встречались хотя бы раз в неделю, а не раз в полгода. Хотя с ним так было хорошо, правда, он был таким нежным, таким заботливым, о ней никто никогда так не заботился, как он, никто не был с ней так ласков, а он, а ей всю жизнь не хватало именно ласки.
Матери она не была нужна, та родила ее, чтобы потрафить мужу, которого увела из семьи и который был старше ее на четверть века.
С самого раннего детства она помнила, что любовь – это только тогда, когда ты чем-то отличишься, получишь хорошую отметку, прочитаешь стишок перед дядями и тетями, выполнишь материнскую просьбу, уберешь книжки с пола. Мать награждала любовью, как медалью за боевые заслуги. Но любовь ли это была или обыкновенный эгоизм?
Во всяком случае, когда представилась малейшая возможность ускользнуть из-под материнской опеки, она тотчас выскочила замуж, не думая ни о чем.
— Он позвал, и я пошла, — объясняла она своей подруге, и это было чистой правдой.
Какое-то время прожив у родителей, они с мужем ушли на съемное жилье. Это было сразу после смерти отца. Отец умер, сидя в кресле, мать была в таком шоке, что просто ушла из дому и неизвестно где пропадала. Собственно говоря, покойника обнаружил муж, он и вызвал скорую, а мать появилась только к концу дня, когда отца уже увезли.
В общем, они съехали, а мать осталась одна в своей трехкомнатной клетке. Она успела защитить докторскую диссертацию по химии, вела довольно-таки активный образ жизни, но, выйдя на пенсию, предпочла тихое, комнатное существование. Десять лет она существовала подобным образом, пока ее непутевая дочь не развелась с мужем и, потеряв работу, практически лишившись средств к существованию, была вынуждена вернуться в отчий дом.
Этого мать своей дочери простить не смогла.

Он

В парадной было чуть холоднее, чем там, наверху. Он надел плащ, посидел на ступеньках, затем вышел на улицу, подышал морозным воздухом, немного даже замерз, снова вернулся и посмотрел на светящийся экран мобильного телефона, который показал десять часов вечера.
Внезапно открылись двери лифта, откуда вышла женщина лет пятидесяти с короткой стрижкой и направилась прямехонько к нему.
— Молодой человек, — она повторила еще раз для пущей убедительности, — молодой человек, вам просили передать, чтобы вы не ждали.
— Почему? – глупо спросил он, понимая, что глупо, потому что вернее было спросить и кто эта женщина и что значит «просили передать»? Кто мог просить, если дома никого нет? Но неожиданный «парламентарий» не дал ему времени для раздумий:
— Потому что Решетовых не будет, не ждите, они за городом!
— А завтра? – только и успел он вымолвить.
— И завтра, скорее всего, тоже, — сказала женщина и, не попрощавшись, не удостоив его даже кивком, развернулась и зашла в лифт.
Он какое-то время постоял, затем решил, что далее действительно ждать бесполезно и направился к выходу. На всякий случай нажал на домофоне кнопку с номером 196; в домофоне было слышно, ка протренькал несколько раз звонок, но никто так и не ответил. Он решил, что если сюрприз не получился, надо хотя бы позвонить по телефону, но обнаружил, что, как назло, села батарейка. Махнув с досады рукой, он вышел на широкую улицу, встал на проезжую часть, поймал машину и через полчаса, благодаря судьбу за то, что позаботился об этом заранее, открывал ключом квартиру своего друга, который в это же время гостил у него за тысячи километров от этого надменного и заснеженного города.
Войдя в прихожую, он первым делом попытался включить свет, не нашел выключатель и, чертыхнувшись, прошел в гостиную. Слева от входа стояла небольшая тахта, покрытая серым плотным покрывалом, чуть дальше, у окна, стоял стол со сканером и настольной лампой. Он поспешил включить ее, и островок света словно поплыл по воздуху.
Первым делом он поставил телефон на зарядку, стянул с себя одежду, оставшись в одной рубашке, протопал на кухню, увидел там бутылку с газировкой, открыл ее и выпил залпом, обуреваем жаждой. Потом открыл холодильник, достал какую-то замазку, попробовал ее и поставил обратно. Вернулся в гостиную и лег на тахту, пытаясь заснуть. Спустя время почувствовал, что стало жарко, стянул с себя рубашку и откинул покрывало. Но сон все равно не шел; стоило ему только закрыть глаза, как внезапно выплывало ее лицо, голубые глаза смотрели с укоризной, а губы что-то шептали, — что-то жесткое, несправедливое, — но слов невозможно было разобрать, как разобраться в самом себе, в том, что притягивает его к ней, держит, не отпускает, мучает и тревожит.
Он ворочался с боку на бок, но мысли не уходили, царапали и бередили душу.
Он потянулся за телефоном, тот, слава Богу, немного зарядился, и тогда, невзирая на позднее время, он позвонил сестре, которая благословила его на эту сумасшедшую поездку.
— Я не сплю, — сказала сестра весело, — рассказывай, как дела. Встретил свою Лауру?
Он усмехнулся:
— Я встретился… с ее дверью, и она, представляешь, не ответила мне взаимностью.
Сестра на шутку не отреагировала.
— Послушай, — начала она, подумав, — ты во что то бы то ни стало должен ее увидеть. Ты не можешь улететь, не повидавшись. Она должна тебя увидеть, почувствовать энергетику. Это всколыхнет любовь…
— Любовь? – он пожал устало плечами.
— Да, — сказала упрямо сестра, — она любит тебя. Но у нее такая каша в голове, Боже мой!
— Послушай, как я могу ее увидеть, если ее нет?
— Выясни, где она, и поезжай туда, — настаивала сестра.
— Но она возвращается послезавтра, а мне лететь обратно завтра! – в отчаянье крикнул он.
— Поменяй билет, отложи вылет, но увидь ее хотя бы ее на пять минут, не важно – где – на перроне, на даче, возле магазина, у подъезда. Вы должны увидеться! – повторила сестра.
— Хорошо, сестричка, — успокоил он ее, — попытаюсь что-нибудь придумать.
— Придумай, не пожалеешь, вот увидишь.
— Не знаю, не знаю, сестричка…
— Зато я знаю. – сестра явно волновалась. – Это уже не любовные игры… Она не может не понимать всей сложности ситуации. Ведь ты прилетел специально к ней на один день. Она не может понимать, что, поступив сейчас с тобой по-свински, она тоже теряет. Потому что после такого…
Сестра сделала паузу:
— Это ведь и на самом деле конец, а не любовные игры. Она ведет себя не по-человечески, и она должна это понимать. Если ты улетишь, не повидавшись… Ставь точку. Женщина, которая на такое способна… такая женщина тебе не нужна.
— Но мы же пока не знаем, что случилось, где она, что с ней? – возразил он. – Да и не может она поступить некрасиво.
— Если она так поступит… Она не та женщина, за которую себя выдавала… Не так, какою ты ее себе представлял. Учти это…
После того, как сестра положила трубку, он встал с постели, походил по комнате, выглянул в окно, где старый двор заливала мертвящая белизна, затем взял телефон и набрал знакомый до боли номер.

Они

— Да, — ответила она сразу.
— Добрый вечер! – сказал он, нервничая.
— Добрый вечер, — ответила она чуть встревоженно. – Что случилось?
— Ты где?
— Я за городом с дочкой, в гостях.
— Когда ты вернешься? Я завтра вечером улетаю.
— Я приеду только в понедельник.
— А завтра будет кто-нибудь дома? Я хочу передать тебе что-то. Все равно буду рядом с твоим домом.
— Не надо ничего передавать?
— Почему?
— Зачем? Перестань!
— Я передам через соседей, не волнуйся. Хотел тебя поздравить.
— С чем?
— Прошло ровно полгода со дня нашей последней встречи. Дата все-таки…
— Скажешь тоже…
— Я был у тебя сегодня дома, прямо из аэропорта. Но никого не застал.
— Плохо это, ужасно, неправильно! Зачем ты это сделал? Это все ни к чему!
— Почему плохо? Наоборот. Хотел посидеть у тебя на кухне и попить чай с халвой. И просто поговорить.
— С моей мамой?
— Я хотел с тобой поговорить, а не с мамой. Но можно и с мамой познакомиться.
— Все, хватит, у нас давно стоит точка.
— Это заблуждение. Но я не об этом хотел с тобой говорить. А о том, что нас на самом деле связывает.
— Ничего.
— Неправда.
— Все уже сказано. Давно. Хочешь, чтобы у меня с матерью был скандал? Ладно.
— Ничего не сказано. Вернее, сказано, но не так.
— Мною уже сказано.
— Нет, это не ты говорила.
— Все, точка!
— В тебе говорило то, что тебе долго и упорно вдували в уши… Послушай, я хочу тебя увезти отсюда.
— Я согласна. При содержании в 500 тысяч в месяц, потянешь? И за два месяца вперед.
— Хорошо, договорились. Приеду через два месяца и заберу тебя вместе с содержанием.
— Ты не понял, полмиллиона в долларах.
— Зачем в долларах? Лучше в евро…
В этот момент связь прервалась. Но перезванивать он не стал. Не захотел. Боялся, что не сдержится и скажет ей что-нибудь обидное.

Она

Она проснулась по обыкновению рано утром; слава Богу, что не надо идти на работу.
Но тут она вспомнила о вчерашнем непрошеном госте, о нервном телефонном разговоре, и сразу же неприятно засосало под ложечкой. И не потому, что она соврала, а от странного, двойственного ощущения от его внезапного появления.
Нет-нет, ей, безусловно, было приятно его внимание, оно давало ей понять, что она желанна как женщина, что этот мужчина, даже расставшись с ней, никак не может ее забыть; с другой стороны, ее переклинило, будто в сознании сменилась картинка, одно клише сменило другое, и вот уже вместо одного человека, которому она признавалась в любви, возник другой человек, непонятный ей, неизвестный и чем-то ее пугающий. Это произошло незадолго до их ссоры, она тогда побежала жаловаться подруге, хотя обычно происходило все наоборот. Но здесь ее заклинило.
— Я поняла его суть, — волнуясь, рассказывала она, — он – коллекционер по своей сути, понимаешь?!
— Что ты имеешь в виду? – подруга не отличалась особой понятливостью.
— Он коллекционирует ощущения, он коллекционирует женщин, у него в фейсбуке и в «одноклассниках» одни бабы, он расточает им комплименты, как завзятый ловелас. Но не это самое страшное…
— А что же тогда? – лицо у подруги вытянулось, глаза маслянисто заблестели.
— За ним кроется какая-то бездна, на нем лежит печать проклятия. Я это чувствую, он питается моими несчастьями, он сам приносит несчастья другим, у него дурной глаз…
Подруга слушала и рассеянно кивала; ее больше интересовали собственные проблемы. Хотя будучи человеком внушаемым, она полагала, что в ее наперснице и в самом деле есть нечто инфернальное. Недаром ночами она слышит пение ангелов и разговаривает с мертвецами, а иногда не только слышит их, но видит и даже касается. Может быть, в одну из ночей она и получила откровение о том, что ее возлюбленный на самом деле – демон зла?

Он

Утром он проснулся рано: свет едва брезжил. Что-то тревожило его, не давал покоя вчерашний разговор. Он думал о том, какой неестественной была ее речь, будто что-то пугало ее, беспокоило. Впрочем, изменилась она куда раньше, незадолго до их ссоры, вдруг стала отдаляться, вела себя отчужденно, медленно, но верно выстраивая стену между ними. Так бывает, когда человек заболевает и не хочет, чтобы об этом знали, и он отгораживается даже от самых близких людей, или тогда, когда уходит чувство, но не совсем еще уходит, а остается на донышке, и ты веришь или не веришь, что там, на донышке что-то осталось.
«Но ведь она говорила, что любит меня, обожает, что я для нее настоящий подарок, — думал он, — неужели это так быстро могло уйти, уступить место равнодушию? Неужели она почувствовала, что наши отношения бесперспективны и поспешила их прервать? Неужели, если было так хорошо, то потому должно быть так плохо?»
Вопросы лезли в беспорядке, на них могла бы ответить только она, но она не хотела отвечать, как он ее ни просил в свое время, она отгораживалась дежурной фразой «я тебе уже один раз сказала об этом, и говорить больше не хочу», не понимая, что делает ему больно. Или понимая? Но как может человек, да еще такой тонко чувствующий как она, не понимать, что приносит боль?
Он вспомнил, как в какой-то книжке прочитал, что один из признаков легкой шизофрении – это слабое проявление эмоций или вообще видимость их отсутствия. Сказал сам себе:
— Чушь! – и махнул досадливо рукой.
Чушь потому, что это слишком легко все объясняло: их разлад, ее внезапную смену настроений, нечувствительность к его боли, эмоциональную непробиваемость, которую он ощущал в преддверие разлада.
Тем временем сумрак уходил, свертывался, как сыворотка, и вскоре квартира обрела реальные очертания. На стене висел огромный плоский экран, под ним на столике стоял модем и лежал пульт управления, у стены расположился диван, рядом стеллажи с книгами, преимущественно эзотерическая литература. Он взял одну из книг – «Тайный общества» Гекерторна, рассеянно полистал и наткнулся на главу об обрядах посвящения в масоны. Речь шла о том, что когда с посвящаемого снимают после трех ударов молотком черную повязку, он видит на стенах черные надписи: «Если тебя привлекло сюда пустое любопытство – уходи!»; «Если ты боишься, чтобы тебе указали на твои заблуждения, то нахождение тут не принесет тебя пользы!» и «Если ты ценишь человеческие отличия, уходи отсюда, здесь их не знают»…
Он положил книжку на место и повторил:
— Если тебя привлекло сюда пустое любопытство – уходи!
Затем рассмеялся, пошел на кухню, выпил горячего чаю, съел бутерброд и заказал такси. Он знал, что будет делать: вначале поедет к ней, так, для очистки совести, на всякий случай, а оттуда уже в аэропорт.
Через полчаса машину подали к подъезду, водитель был спокоен и улыбчив и тотчас помчал по указанному адресу. Когда они прибыли, мобильник показывал полдень.

Они

— Подождите меня, я быстро… — сказал он водителю.
— Не волнуйтесь, — ответил тот, — я буду ждать, сколько понадобится.
Он вышел из машины и направился к подъезду. Подошел и, не раздумывая, нажал на кнопку домофона, хотел, было, отойти, как вдруг услышал ее голос:
— Да, кто это?
Он не поверил своим ушам.
— Кто это, что вы хотите? – повторила она еще раз.
— Это – я, ты меня слышишь? — тихо сказал он. – Спустись, пожалуйста.
В домофоне воцарилась тишина.
Чтобы унять волнение, он отошел от двери, жадно вдыхая морозный воздух. В это время к дому подошел мужчина лет сорока, крепкого телосложения, искоса посмотрел на него и тоже нажал кнопку домофона, отрывисто бросив:
— Я поднимаюсь…
Его лицо показалось до боли знакомым. «Уж не любовник ли ее это? – кольнуло в сердце, — а что, все может быть… В конце концов, полгода прошло… Черт, может, ехать, и гори оно все синим пламенем. Нет, немного подожду…»
Он подошел к такси.
— Едем? – спросил водитель.
— Еще минут пять… — сказал он.
В это время дверь отворилась, и на улицу вышел уже знакомый ему мужчина, рядом с ним весело семенили двое малышей – мальчик и девочка.
Его словно обожгло, он узнал, кто это – бывший муж, тот, с которым она так тяжело разводилась именно в то время, когда начинался их роман. Он каким-то образом наткнулся на их переписку, полушутливую-полуфривольную и написал ему вежливое письмо, в котором были странные строки: «Прежде всего, хочу Вас попросить оставить наше общение или его попытку в тайне, так как это приведет к очень печальным последствиям для всех нас, прошу мне поверить…»
Неужели этот человек был прав? Или что-то знал такое, от чего пытался его предостеречь?
Он посмотрел ему вслед и набрал ее номер телефона. Когда она ответила, он, даже не поздоровавшись, сразу спросил:
— Неужели ты не поняла, что я прилетел к тебе?
— Дома мама, у меня будут страшные неприятности! Что ты творишь?! – чувствовалось, что она злилась.
— Спустись, пожалуйста, на минуту, меня ждет машина, я уезжаю, спустись… — настаивал он.
— Уезжай, — тихо ответила она, — уезжай, пожалуйста.
— На минуту, — не унимался он, — я тебя не задержу.
— Спускаюсь… — ответила она и положила трубку.
Он занервничал, сам не зная почему. Может быть, потому, что не понимал, как себя вести. Полгода он не видел ее, полгода испытывал жгучую боль, в которую она не верила, будто отключила все свои рецепторы, закрылась на замок, выстроила китайскую стену отчуждения. Он просил, умоляя ее поговорить с ним, хотел выяснить, что случилось, но она была тупо непреклонна, выставив перед ним свое второе «я», выбросила на помойку все эмоции, сделавшись равнодушной и жестокой.
Нет, она однажды обмолвилась: «У нас есть чувства, но нет отношений», но это было тогда, когда отношения между ними еще колебались на уровне выяснения, а в статусе на Фейсбуке она писала «Всё сложно».
Боже мой, как он ненавидел этот статус, словно колючка, вонзившийся в его сознание; может быть, потому, что сам был легким человеком, человеком игры, искрящимся, как бикфордов шнур, любящим праздник, фейерверки, сюрпризы, подарки.
Собственно, так и было с начала их романа, до того момента, пока она вдруг не проявилась в неизвестной для него ипостаси.
Известна ли кому эта боль, этот морок, эта тяжесть, когда любимая женщина внезапно отворачивается, и ты натыкаешься на какое-то невидимое препятствие, не в силах его одолеть.
Главное, что ты никак не можешь понять, что это за препятствие, откуда оно возникло, зачем оно, к чему. Ты пытаешься объяснить это своей возлюбленной, путаешься в словах и мыслях, горячишься, нервничаешь, но она не верит тебе, она считает, что ты просто-напросто используешь дешевые приемы обольщения, пытаясь вызвать жалость, и от этого она замыкается еще больше, а в душе у нее растет раздражение и гнев.
И раздражение это нарастает, оно идет волнами, и каждая волна проходит через него, и отражается болью, но: кому повем печаль свою, свивающуюся в тугой узел, узорчатую плеть, и строчки Ахматовой об этом – «муж хлестал меня узорчатым, вдвое сложенным ремнем» — ранят сознание. И не с кем поделиться, потому что никому нет дела до него, охреневшего от боли человека, в чью боль даже не верит его возлюбленная; не то, чтобы не верит, не хочет верить, как верила когда-то, ревнуя и любя…
…Двери парадной открылись, и оттуда вышла уже знакомая ему женщина с ребенком. Она приветливо кивнула и спросила:
— Вы нашли Решетову?
— Да, ответил он, улыбнувшись, — она вчера была за городом, и сейчас спустится.
— Вот и хорошо, — женщина махнула ему рукой и отправилась на прогулку.
Буквально через мгновенье дверь снова открылась, и на сей раз появилась она. Не раздумывая, он бросился к ней, обнял, стал целовать ее лихорадочно, как в горячке, она на какой-то момент даже прижалась к нему и показалась такой беззащитной, что у него защемило сердце.
Затем она осторожно отстранилась:
— Не надо, слышишь?
— Где ты была вчера? – спросил он невпопад.
— С дочкой за городом… — она отвела глаза.
— Я уезжаю, меня ждет машина, — сказал он.
— Я тебя не держу, — она по-прежнему не поднимала на него глаз.
Он не выдержал и провел ладонью по ее щеке.
— Мне надо идти… Здесь неловко… Соседи… — слова рвались и падали, как бусинки с нитки. – Мама…
— Что мама? – не понял он.
— Мама… Она… — она вздохнула, — мне надо будет объяснять ей, почему я вдруг спустилась вниз ни с того, ни с сего.
— Какая мама, о чем ты? – он почувствовал, как горло сжал неожиданный спазм. – Ты, что не понимаешь, что примчался к тебе за пять тысяч километров, чтобы сказать, что я хочу быть с тобой?!
Она молчала.
Он отступил на полшага и встал так, чтобы видеть ее глаза.
— Ты способна хотя бы оценить это? Или тебе наплевать на все, кроме себя самой? – Он махнул рукой. – Нет, не надо ничего ценить, но хотя бы почувствовать…
— Я пойду… — только и вымолвила она в ответ.
— Послушай, давай нормально общаться, — он взял ее за руку, и какое-то время – миг – они так и стояли, держась за руки. А потом она неловко высвободилась:
— Мы и так нормально общаемся.
Он посмотрел на нее: не было холода в ее словах, не было отторжения, агрессии, неприятия, закрытости, будто стояла перед ним та, кого он так любил и в ком находил такое же ответное чувство. Но он и вправду не знал, как себя сейчас вести. Возможно, ему следовало представить себя неандертальцем, прижать ее к стенке и, невзирая ни на что, лапать, жать, тискать. Может быть, тогда девушка из спального района очнулась бы от летаргического сна и превратилась бы в прекрасную принцессу, — ту, которая любила, чтобы муж накидывал ей на лицо подушку, оставляя чуточку пространства для воздуха и смачно овладевая ею, доставляя неслыханное удовольствие.
У них тоже этот способ вошел в придуманный ими список; там было много чего из того, что с течением времени они хотели реализовать, да времени не хватило.
А первым номером в их списке шел оральный секс перед зеркалом, и это стало их традицией, визитной карточкой недолгого романа.
Но сейчас ему почему-то не хотелось быть неандертальцем; какая-то непонятная тяжесть сковала тело, он всего лишь попытался удержать ее. Она шепнула: «Счастливого пути, уезжай…» — и захлопнула за собой дверь.

Она

«Всё, всё, точка!» — бормотала она под нос, поднимаясь на лифте. Но какое-то муторное состояние овладевало ею, как это бывает при смене масок и личин. В глубине души она понимала, что поступила дурно, но дурно ей было от собственного гнева и обиды: она надеялась, что хотя бы этот человек вытащит ее из этой дыры, возьмет на себя ответственность за нее, за детей, избавит от полубезумной матери… Да-да, она любила его… Может быть, любила… Но этот фарс… Он устроил этот фарс с приездом, даже не предупредив ее. Зачем?
«Фарс, фарс, фарс!» — твердила она ожесточенно, с упоением, словно старалась вовсю убедить себя в фарсовости происходящего. «Зачем он приехал? Выставил в дурном свете перед соседями, лишил выходных меня и моих детей, и пришлось срочно вызывать мужа, чтобы пошел погулять с детьми. А тут еще мама устроит разборки, как пить дать…»
Раздражение нарастало, и она жалела уже о том, что спустилась к нему, что не поставила точку раньше, тянула, непонятно зачем, общалась с ним даже после того, когда решила расстаться.

Он

До аэропорта добрались быстро, минут за двадцать. Он посмотрел на часы: до начала регистрации оставалось еще четыре часа. Подышал воздухом, затем зашел в помещение, увидел, что на табло выпрыгнула строка, оповещающая, что рейс задерживается на час; значит, пять часов придется здесь торчать.
«Пойду-ка я перекушу…» — решил он и побрел в кафе, сел возле окна, посмотрел меню и, подозвав проворную официантку, заказал шашлык из курицы.
— Только учтите, придется подождать минут двадцать. – предупредила официантка.
— Ничего страшного, — улыбнулся он, — я не спешу, принесите, пожалуйста, минеральной воды с газом.
За спиной у него сидел мужик, который, не переставая, говорил по мобильному телефону. За короткое время выяснилось, что мужик должен был вылететь в Стамбул, но, подойдя к стойке, где шла регистрация билетов и оформление багажа, обнаружил, что забыл свой иностранный паспорт. Так как жил мужик в Нижнем Новгороде, то, разумеется, вряд ли он успевал бы туда смотаться; благо у него сын работал в Москве, и у него было, где переночевать. Но сын задерживался, и мужик сидел в ресторане, звонил, как заведенный, словно решил исчерпать весь отпущенный ему лимит разговоров: он заканчивал одну беседу, и тотчас, без перерыва, начинал другую. Он звонил каким-то друзьям, просто приятелям, женщинам, выяснял с ними отношения и жаловался на судьбу.
— Послушай, ты, что, обиделась? – искренне недоумевал он и добавлял:
— У меня нет жены. Последняя, с кем я трахался, это с тобой. Что значит «не хочу разговаривать»?
И тут же, не снижая темпа, звонил другой, предъявляя к ней какие-то претензии:
— Ты не можешь со мной так, я, можно сказать, из-за тебя развелся…
…В это время принесли шашлык из курицы.
— Приятного аппетита, — сказала официантка и улыбнулась.
Он подумал, что мир все же странен до невероятности, если не безумен. Посторонний человек улыбается тебе, как родному, а родной человек мучает тебя, как посторонний. И себя мучает. И всех. И мечется, не находя покоя. Неужели покой дарован только Мастеру, да и то…?
Он оборвал себя на ненужных мыслях и принялся за трапезу. Ел не спеша, не торопясь, скрадывая время, оставшееся до регистрации. Затем попросил чаю, ему принесли огромную чашку с пакетиком, и он пил чай, также не торопясь, будто ничего не случилось, и впереди у него новое свиданье с той, которая подарила ему год невыразимого счастья и год такой же невыразимой боли, и непонятно даже, что лучше, потому что счастье запоминается, а боль не проходит.

Они

Выйдя из кафе, он присел на скамейку, достал мобильник и набрал ее номер.
— Ты в аэропорту? – спросила она.
— Рейс задерживается, — сообщил он.
— Это из-за метели, передавали прогноз погоды, — голос ее казался ровным и спокойным.
— Знаешь, малышка, ты выглядела усталой… — он попытался произнести это как можно ласковее, ей нравилось, когда он называл ее малышкой.
Но то, что произошло мгновение спустя, не укладывалось ни в какие рамки. Будто сменили внезапно картинку, будто человека подменили… нет, не так, будто и не было этого человека, а включился автоответчик, робот, голем, механический истукан, цедивший фразы, о которые можно было уколоться и забыться, и упасть на дно колодца, такого глубокого и мрачного, куда не проникал свет, а выбраться не представлялось возможным.
«За что мне такое?..» — только и успел подумать он, пока робот вещал ему в ухо злые, прописные истины.
Он не верил, что это – она; хотя и голос был ее, и дыхание ее, но – Боже – какая она была чужая, холодная, как ледяное пламя, и фразы были гладкие, холодные, никаких эмоций.
— Наши отношения давно закончились. Будь взрослым человеком… — выговаривала она.
— Но тогда почему ты себя ведешь, как ребенок? – парировал он.
— У меня своя жизнь, все давно закончилось, — она словно не слышала его.
— Послушай, люди расстаются не тогда, когда объявляют об этом вслух или на бумаге. Они расстаются тогда, когда рвется эмоциональная связь… – он вздохнул.
— Да, — неожиданно согласилась она.
— А у нас эта связь есть, тонкая, незримая, но есть, что бы ты ни говорила.
Она молчала, и он продолжил:
— У всех есть своя жизнь, личная жизнь. Моя личная жизнь принадлежит тебе. Твое полное право – уничтожить ее или сохранить.
— Всё давно закончилось, — вновь повторила она, — давай уважать друг друга.
— Это ровно то, о чем я тебя прошу.
— Никаких отношений, кроме приятельских, больше никогда не будет. Это я говорила много раз. То есть, вообще не будет. Всё, что ты мне говоришь, это просто неуважение ко мне, как к человеку.
— Я уважаю твои чувства – тихо сказал он, — и отключил телефон.

Она

Какое-то время она сидела, уставившись в окно.
В комнату вошла мать.
— Ну что? – сурово сказала она. – Поговорила с ним? Поставила его на место?
Она кивнула.
Мать, довольная, ухмыльнулась.

Он

Уже в самолете сообщили, что рейс откладывается на час, полосу занесло, надо ее срочно очистить от снега. Затем самолет подвергли специальной обработке, чтобы убрать оледенение, и только потом дали разрешение на взлет.
В кармашке, на спинке переднего сиденья, он обнаружил журнал под названием «Атмосфера», механически перелистал его и случайно наткнулся на интервью актера и режиссера Ивана Дыховичного – последнее интервью в его жизни. Там были строки, резанувшие его острее бритвы: «Я в нужный момент жизни понял, что абсолютной ценностью является любовь. Меня не поймут люди, которые не пережили этого чувства…
Я испытывал любовь несколько раз – по отношению не только к женщинам, но также к друзьям и близким людям. И это всегда была разная любовь. Если вы это чувство испытали – вы как наркоман. Вы знаете, что это ни с чем не сравнится. Самым страшным наказанием для человека является потеря умения любить».
Он отложил журнал и задумался. «Я тоже так чувствую, — тревожно потекла мысль. – Неужели с ней случилось что-то страшное, и она потеряла способность любить? А были ла у нее она, эта способность? Не обманывал ли я себя? Не тешил ли себя тщетой и надеждой? Не отзеркалила ли она меня, а после выбросила за ненадобностью, поняв, что я отработал свой ресурс? Господи, что же я сделал не так?!»
Но тут натужно заревели моторы, шасси оторвались от земли и огромная птица, задрав нос, вознесла к небесам. Он почувствовал себя призраком, который очутился на пороге своей же собственной истории, где все смешалось, как в доме Облонских – она, ее мать, он, их странное чувство, от которого осталась только мука и тоска, да его несбывшееся желание быть рядом с ней.