МИХАИЛ ОКУНЬ. Жизнь поделив на «до» и «после» …
***
Каких-то читателей было,
Каких-то читателей есть…
А глянешь – раскисшее мыло,
Да пря, да словесная жесть.
Приедешь – «Какими судьбами?!» –
Тот запил, тот в бозе почил,
А с тем соударишься лбами:
«Чевой-то ты к нам зачастил…»
И выйдешь ты в парк, и к разливу
Знакомой дорожкой пойдёшь –
Там, где в небосводец сопливый
Нацелен зазубренный нож.
***
Лето в разгаре. Летят волоконца.
В водочной склянке осталось на треть.
Не убоявшись полдневного солнца,
Выполз червяк на миру помереть.
Прёт в огороде. Дурманят левкои.
Черная туча над лесом видна.
Даже в субботу не зная покоя,
По телевизору дышит страна.
Благостней этих картинок – едва ли…
Велосипеды. Купанье в прудах.
Что говорили мы, как танцевали…
(Как Ходасевич – «на дачных балах»).
ШЕСТИДЕСЯТЫЕ ГОДЫ
Белизна двухэтажных сараев,
Воробьиных дворов желтизна.
Он выходит и видит: до края
Дымный воздух слоистый – весна!..
Он к своей равнодушной отчизне
Прикипел коммунальной душой.
И участвуя в маленькой жизни,
Твёрдо верит в причастность к большой.
***
Не умея радоваться жизни,
Шляясь чёрт-те где который год,
Всё тянусь, дурак, к своей отчизне, –
А она живет себе, живет.
С тем же КПД коловращенья,
С трескотней об этом и о том.
Но ясней при каждом возвращенье –
Всё быстрее рушится мой дом…
***
Скучны и проза, и стихи,
а жизнь — подавно.
В тени забора лопухи
балдеют славно.
Летят в речную глубь тела
легко и метко.
И в мусорном бачке пчела
сосёт конфетку.
***
И было нам кино отличное,
И собирало полный зал.
И помнят все Бориса Сичкина,
И как он лихо всех срезал.
И Крамаров своё загробное
Твердил, твердил как на току.
И лопнула страна огромная,
Сказав последнее «ку-ку».
***
Скошенные подбородки,
Фамилии не человечьи.
Гаснущий день короткий
Ватником пал на плечи.
Трубчатые коммуналки,
Тёмное, тёмное жнивьё голов.
Так, ни шатко, ни валко,
Проживается время без слов.
А над всем парит самолёт «Максим Горький» –
Он в надёжности нашего воздуха сомнений не заронит.
И жизнь налаживается,
И каждому гражданину –
По бутербродику с паюсной икоркой
Да брошюрке по гражданской обороне.
ЛИТЕРАТУРНЫЙ ВЕЧЕР В БЕРЛИНЕ
Читал стихи один пиит.
Его полубиблейский вид
Был смешноват случайной гостье.
Эх, пожилые соловьи!..
(Мы с ней сидели визави,
Потупившись, как на погосте.)
Не убоявшись Аонид,
Признаюсь, что меня тошнит
От пиитического слова.
Ну что за блажь на склоне лет?! –
Тому Орфей, сему Гамлет,
Там Дон Гуан, сям Казанова…
Искусник, наконец, умолк.
От встречи с гостьей был бы толк
Для кавалера де Сенгальта.
А мне пора, ауфвидерзейн!
…Подался б лучше я в музей,
Где тонны вавилонской смальты.
***
Мне под утро снилось слово «слатенький»
И объятий полновесный пыл.
Жёлтый самовар стоял на скатерти,
Шишечный дымок средь сосен плыл.
Дачный голос каркал: «Полно, батенька!
Нешто мужичок – не человек?..»
…Ты кого там обнимала, Катенька,
И какой у вас тянулся век?
У меня другая агрегация,
Я иные времена постиг…
И любуюсь белою акацией
Средь простых немецких забулдыг.
***
У кладбища Жертв девятого января
Соорудили трассу для мотокроссов.
Кощунственно, скажете?.. Но, строго говоря,
У покойников не возникает вопросов.
Я сидел на могиле отца,
А невдалеке моторы дико рычали.
Чемпионату России не было конца,
Но это не умаляло моей печали.
А рядом готовились новые места,
Трое могильщиков разливали к обеду.
Голова была, как те норы, пуста…
На следующий год, даст Бог, снова приеду.
ОБЩЕПИТ
Раздатчицу с именем Ира
забуду ли я, черт возьми?!
Хрущёвским бесплатным гарниром,
как в детстве, меня накорми!
А Марьи Ивановны зразы? –
их ели б и наши вожди!
(Читатель, ждешь рифму «заразы»? –
так нет же, любезный, не жди!)
А «недовложения», сумки
с продуктами, правила СЭС?..
Да где ж теперь те недоумки
из – как там? – обэхээсэс…
Пусть временем тема закрыта
и в бозе почил общепит, –
погасшей звезды общепита
в ночи моей лучик горит!
В НЕМЕЦКОМ СУДЕ
Днем туманным, волоконным
Без вопросов повязали.
Основанием законным
Приморили в мрачной зале.
Но, под флагом чёрно-жёлтым
Чудом избежав кутузки,
С незнакомым дядькой толстым,
Как с родным, трендишь по-русски…
СОН ПРО БАБУШКУ
Наяву, заледенелой улицей,
Бабушка в детсад меня ведет!
А дома на Лиговке сутулятся,
И туда-сюда снует народ.
Утираю варежкою сопельки.
Чей-то пёсик тумбу обоссал.
…Что за чудодейственные капельки
Мне германский доктор прописал?
Что за вещество стоит под радужкой? –
По всему, не пошлый кодеин…
Это мы идем-смеёмся с бабушкой,
Не бывает скучно нам двоим!
ТЕТРАДКА
Будет жизнь проходить по порядку,
И с утра, как бы ни был хорош,
В коленкоровую тетрадку
Занесёшь каждый пропитый грош.
За тобой никому не угнаться! –
Пишешь, пишешь, свихнувшись совсем:
Водка – две по четыре двенадцать,
«Жигули» – трижды по тридцать семь.
Тормози, старикашка поддатый!
Погляди: день паскуден и сер.
Нет, всё пишет: копейки и даты,
И страну – эсесер, эсесер…
***
Заведён такой подход:
Кремль стоит, в Кремле правитель,
Салимджон кирпич кладет,
сочиняет сочинитель.
Со слезою крокодил
о былых делах покажет.
Чтоб он боле не блудил,
добрый мент по морде смажет.
Всем доволен аблакат,
у него сплошная пруха.
И никто не виноват,
что на паперти старуха…
НЕМЕЦКАЯ РЫБАЛКА
М. Дрибинскому
Серая река лежит пластом,
Птичка попискивает жалобно и тонко.
Стоим под железнодорожным мостом,
Ловим на донку.
Правильный речник ведет баржу,
Туман разгоняет снопами света.
Мрачное утро, но я не тужу,
Радуюсь, что ещё не Лета,
А дальнее озеро – ещё не Коцит,
Не ледяной холод в берегах огненных…
Вот и нырок, – шустрый, как лейкоцит,
Пёрышко к пёрышку, всё подогнано.
Так и стоим – те, да не те,
Громкой державе уже не в обузу.
Свистит поезд в утренней пустоте,
Клюёт плотва на консервированную кукурузу.
ЗИМА 2013 ГОДА
В Петербурге скользко,
Но разлив открыт.
Не платить нисколько! –
Вот где хунд зарыт.
Во дворах машина
Колею найдет.
Вдавливают шины
Гривенники в лёд.
Мать после больницы
Тихая сидит.
Славная столица,
Город Дит…
СТИХОТВОРЕНИЕ НА «ЩА»
Вот и ушла твоя девочка – ищи-свищи!
Ты – старый, паскудный, на ягодицах свищи.
Думал удержать ее, вцепился клещом? –
Пускай теперь слюни: «Ещё, ещё!..»
Дуй водку, хлебай пустые щи.
Ничего не жди, никого не ищи.
***
Ничего не сделал снег,
Белое осталось белым.
Открывает местный грек
Свой шалман заиндевелый.
Пригляделся: вот беда! –
Это я ль в витрине грека?
Как же занесло сюда
Пожилого человека?
Принимай скорей, нора,
Свежий снег скрипуч не в меру.
Больше живости с утра!
Гутен морген! Калимера!
***
Автобус скрипел и качался,
И к ночи пришел на вокзал.
А он ничего не боялся,
Не плакал и горя не знал.
Косили незрячие глазки,
Был ликом подобен кроту, –
В нелепой сидячей коляске,
Развёрнут лицом в темноту.
И нервничали, и спешили,
Плацкартный на стыках дрожал.
А он в перевёрнутом мире
Как маленький Будда лежал.
ДУША
Пробочка над крепким иодом!
Как ты скоро перетлела!
В.Ходасевич
Пластмассовая пробка,
Да и пожиже йод…
Нашёптывала робко,
Прикладывала лёд.
В иные дни висела
Почти на волоске,
А всё-таки засела,
Как ржавый гвоздь в доске…
***
Дорога не скажу куда…
А. Ахматова
Там, где память изменяет,
И уже не вспомнишь год, –
Хвою ближний лес роняет,
Белка шустрая снует,
Пробегают электрички,
Дребезжит квадрат стекла…
Жизнь живется по привычке,
Но уже белым-бела
Та дорога в Комарово,
И залив укрылся льдом,
И лишившиеся крова
Обретают новый дом.
***
Вечер на веранде. Над арбузом – осы.
Где-то за оградой – звонкий стук мячей.
Местная, Наташа?.. Тихие расспросы.
Озеро в тумане.
Мельничный Ручей…
Ничего не вспомню. К черту древоточцев! –
Ни интрижек дачных, ни футбола… Но –
Слева, под ключицей, заклеено листочком,
Спрятано от взглядов, – родимое пятно.
***
Никого в «скворечнике» не лечат –
Никому и ничего не надо…
Тихо облака летят на плечи,
Точит дождик оболочку сада.
Обозначено пространство чётко –
Мерою всему проём оконный,
Схваченный ржавеющей решеткой;
Синий лес на заднике посконном.
Спи же в наблюдательной палате
На застиранной простынке серой, –
Собственному миру адекватен
От укола до укола серой.
КЕСАРИЙСКИЙ ОСЛИК
Жизнь поделив на «до» и «после»,
Со скукой пристальной смотри,
Как маленький турецкий ослик
Везет коляску в Кайсери.
В коляске взрослые, как дети,
Галдят на целый белый свет,
И ничего для них на свете
Нет лучше пачки сигарет.
Плетется ослик еле-еле,
Но сносна жизнь его вполне:
Всегда накормлен и при деле,
И хоть придурки одолели –
Не помнит о вчерашнем дне…
***
«Офицерская линейка»,
Треугольник-транспортир…
Это вовсе не ремейки,
Это мой ушедший мир.
Циркуль, авторучка мамы,
Кнопки в глубине стола…
Вот, любовь к святому хламу,
До чего ты довела!
Всё – в мешок и на помойку,
И о прошлом ни гу-гу.
Жить стремительно и бойко!
…Но, конечно, не смогу.
***
Загаженный подъезд, балкончик кривоватый,
И под ногой не лёд, а гранулы стекла…
Пришел домой и спи – ведь ты не виноватый,
Что молодость прошла –
Таинственно прошла!
Плотней уткнись в диван, укройся одеялом,
Попробуй затянуть ту спячку до весны.
Бухая каждый день, живешь без идеалов, –
И бог тебе не шлет, как встарь, цветные сны.
Хотя в иную ночь и снов таких не надо –
Проснувшись в два часа, полночи у окна
Глядишь на чудеса небесного парада,
И музыка тебе из высших сфер слышна…
***
Мягкотелый алкаш свиноокий,
Ну зачем тебе эта квартира?
Что ты замысел портишь глубокий? –
Без тебя обойдется Пальмира.
Что цепляться за утварь и стены? –
За окном предпоследнее лето,
Где найдет тебя всенепременно
Обходительный черный риэлтер.
Он войдет с утешительным словом,
В ослепительных белых одеждах.
Что нам нужно, когда нам хреново? –
Ничего, кроме слова надежды.
Ну а дальше – барак на сто первом,
Зимний холод, цирроза приметы,
Этанол, собутыльники, стервы,
И наступит последнее лето…
ЕДА
Что сегодня будешь хряпать,
Гришка-старичок?
Ковшик щец пустых из хряпы,
на окне – лучок.
Пробавлялся не краюхой! –
всё позавчера…
Жаль, не помнит злое брюхо
старого добра.
Ливерною колбасою
поделись с котом.
Наша жизнь – крахмал да соя,
не жалей о том.
***
Зеленая трешка,
синяя пятерка, розовый червонец,
фиолетовый четвертной,
десятилетия, сложенные в гармошку, –
всё ушло в подзол, в перегной.
Ну а мы, компост бесполезный
для всеохватных планов,
размашистых затей, –
едва просунувшись робко
в очередной век железный,
уже хорохоримся,
канаем
под свободных людей.
ПАРК ИМ. 50-ЛЕТИЯ ВЕЛИКОГО ОКТЯБРЯ
Там, где в пруду карась дебильный
имеет обреченный вид,
на всхолмии, вполне могильном,
бетонный серый столп стоит.
На нем укреплена табличка,
где ложь и молодости мёд…
Но тот, кто нынче «пишет в личку»,
едва ли что-нибудь поймет.
А мне – не горько и не сладко…
Где столп стоит, суров и гол,
теперь устроена площадка,
таджик играет в волейбол.
ПИОНЕРВОЖАТАЯ
Июльский воздух, пряный, клейкий,
ее волнующая грудь…
А мы на утренней линейке
перемогались как-нибудь.
Её воркующее слово
послаще было всяких слов.
Я повторял: «Всегда готовы!»,
но оказался не готов…
LIMESMUSEUM
Здесь веками длилась «Санта-Барбара»:
возникая из-за гор и дол,
малообразованные варвары
портили добротный частокол.
И, слегка германцами подрезанный,
появлялся, как из-за угла,
сам себя вообразивший Цезарем,
крепкий мужичок Каракалла.
Поглазеть на вражеские линии
лично залезал на каланчу.
Всё было всерьез – вестготы, римляне…
А теперь музей, где я торчу.
***
Лес, проталины сухие,
Птичка гнёт своё пью-ить…
Говорят, что в дни такие
Надо жизнь благодарить.
Ей за то скажу спасибо,
Что не сунула в мешок,
На башку не пала глыбой,
Не истёрла в порошок.
ЛИТЕРАТУРНОЕ СОБРАНИЕ
Благостно кивающие седые головки,
юные пытливые взгляды.
Писательшаргунов, смелый и ловкий,
Безруков-актёр рядом.
Главная вдова стала деятельницей крупной,
говорит весомо и сердито.
(О той, которая с А.И. горе мыкала купно,
начисто забыто.)
Потомок Дмитрий водил трамваи по достоевским местам,
а теперь на сцене, как на блюде.
Был в Баден-Бадене, шпилил по системе прадеда там.
«Бедные люди»!
***
Жаркое лето десятого года.
В воздухе дребезг и запах бензина.
Два представителя разных народов
Вышли из магазина.
Смуглый таджик, «ЖКХ» на жакете.
Этот жару переносит легко.
А потому и несет он в пакете
Хлеб, молоко.
Русский багровый. Полночи – в шалмане.
Солнце встречает бесстрашно и яро.
А потому в его брючном кармане
Ноль семь водяры.
Что мне до них, коль оркестрик лабает
В бедном мозгу?.. – я прибит и контужен.
Нищие голуби жадно хлебают
Из шагреневой лужи.
ПЕЧОРЫ, СЕЛЬМАГ, СЕМИДЕСЯТЫЕ…
Преодолевши боль в затылке,
Вхожу – не верится глазам:
Единственный товар – бутылки
С нелживой надписью «Бальзам».
Возьмешь и спустишься в лощину,
На берегу ручья присесть.
Как вдруг из-за кустов: «Мущина!
У вас, конечно, выпить есть?»
Всё есть. Кругом чабрец и кашка.
Скажи волшебное «Сезам!»
Я молод. Местная алкашка
Вкушает из горла’ бальзам.
СЫНУ
В бассейне местном, в вестибюле,
организованный в июле,
для чтенья милый уголок.
Диванчик мягонький и столик,
и я, как честный алкоголик,
сюда две книжки приволок
на русском. Для кого – неясно.
А взял для чтения напрасно –
осилить ни шиша не смог.
О, сколь писателей немецких! –
как некогда в стране советской,
а то и более, дружок.
Романы, Dichtung и нон-фикшн,
и нечто вроде рыбы пикши,
и без начинки пирожок.
А мне, сынок, то время снится,
когда придется потесниться,
попав уж точно в «свой кружок».
Но ты наплюй! – иди и плавай.
Спит Гений, утомлённый славой,
и тоненько нудит рожок…
***
У сидящих на скамеечке
Сигаретку не проси…
Как советские копеечки
В цепком счетчике такси,
Годы щелкают и щелкают,
И на них управы нет.
Глаз прищуришь – а за щелкою
Тьма заглатывает свет…
ДВА КЛАССИКА
Иван Сергеевич Тургенев
Принимается за описание природы.
Иван Сергеевич – гений,
Его романы нужны народу.
Федор Михайлович Достоевский
Садится за «Бедных людей».
Слог его прямой и резкий,
Он не любит сиропных затей.
А мы их обоих любим
И на споры не тратим нервов.
Лишь сожалеем, что, будь он неладен,
Помешал им в создании новых шедевров
Игорный дом в городе Баден-Баден.
***
Какой закат висит над Ленинградом!..
На кухне мальчик, замерев без слов,
Стоит и смотрит восхищенным взглядом
На абрис башни у Пяти углов.
Пусть жизнь короткая – но ведь умрем не сразу!
Еще отец уходит «по делам»,
Еще Разъезжая укрыта диабазом,
Еще не выслан инвалид на Валаам…
***
Жизнь кончается, как водка,
В два часа ночной порой,
И пружинистой походкой
Не сгоняешь за второй…
