ОЛЬГА ГРЕНЕЦ. Рассказы

21.01.2015

 

 

Осень у дверей

(Перевод с английского Андрея Нитченко)

     Переводческий семинар собирался в городке на севере штата Нью-Йорк, в университете, который я когда-то закончила, и, по большому счёту, именно выбор места и убедил меня участвовать в нём. Протрубив восемь лет переводчиком-синхронистом на конференциях, я уже хотела сменить пластинку, покончить с работой, которая требовала бесконечной смены мест, а художественный перевод меня давно занимал. Как-то я перевела на английский несколько стихотворений Рильке — теперь у меня появился шанс получить советы по публикации. Но больше всего меня соблазнял случай прикоснуться к собственным, так сказать, корням прежде, чем открыть новую главу своей жизни.

     К. был единственным приятелем, оставшимся у меня в городке. Мы познакомились с ним на первом курсе в общежитии и жили по соседству до самого выпуска. Последний раз виделись на моей свадьбе, а недавно до меня дошёл слух, что он вернулся в alma mater доцентом на факультет печати и фотографии. Его-то мне и хотелось увидеть едва ли не больше, чем поучаствовать в переводческих штудиях.
Довольно скоро первое радостное возбуждение, вызванное возвращением в старые стены, стало улетучиваться: университетский кампус оказался перестроен, те корпуса, которые я узнавала, при ближайшем рассмотрении оборачивались совсем не теми, новые флигели примыкали к прежним строениям, интерьеры были полностью переделаны. В довершении всего художественные переводчики оказались замкнутой, заносчивой группкой, и за два дня я не приобрела новых знакомств, разве что прихватила с собой несколько экземпляров кровосмесительных литературных журналов, где они публиковали друг друга.
Квартира К. находилась в пятнадцати минутах езды от кампуса в жилом массиве одинаковых таунхаусов. Октябрь, повсюду на крылечках — ярко-оранжевые резные тыквы, многие окна украшены наклейками с привидениями и пауками, и только у К. было пусто. Он открыл дверь, и я даже растерялась: поцеловать его или пожать руку? Неуклюже мы сделали и то, и другое.
— Ну и каково это, возвращаться? — спросил К., топчась в прихожей. Ему пришлось повторить вопрос дважды, прежде чем я поняла. Даже спустя столько лет он говорил по-английски с сильным польским акцентом и вдобавок глотал слова.
— Как глянуть в зеркало и увидеть чужого человека. Но ты и сам должен знать, это же ты поселился здесь.
Он улыбнулся и произнёс что-то вроде: «И до сих пор пытаюсь понять».
Повесив пальто на ручку двери, я пошла за ним в гостиную — просторную пустую комнату, в которой не было совсем ничего, даже телевизора, только одинокая психоделического вида оранжевая кушетка, исполняющая роль мебели. Вокруг кушетки громоздились стопки студенческих работ, а над ней на стене висел огромных размеров плакат с изображением футбольного стадиона — что-то, без сомнения, связанное с его профессиональной деятельностью. Когда-то на втором курсе К. признался мне в любви — он хотел бы жениться на мне, говорил он. Я тогда рассмеялась ему в лицо, но теперь смеяться не хотелось: будущее оказалось намного уродливей, чем я могла себе это представить.
— Я не… — К. пробормотал что-то, озираясь, будто увидел свой дом впервые. — Я практически живу в своём рабочем кабинете. Знаешь, когда преподаёшь…
Небольшой рост, круглое лицо, очень светлые волосы — глядя на К., я припоминала, как мы любили дразнить его, подкладывая, стоило ему отвернуться, острого соуса в тарелку. Его лицо немедленно краснело, за исключением белой полоски прямо под линией волос, а та, напротив, становилась мучнисто-белой и покрывалась капельками испарины. С годами черты его лица приобрели солидность: теперь он выглядел так, будто проживал в доме с тяжёлыми шторами на окнах, где в комнате телевизор обвешан кружевными салфеточками, а в печи стоит кастрюля капустных щей. Наверное, думалось мне, он — плоть от плоти своей родной Польши, страны, где люди способны произнести все согласные в его имени и понять его тарабарский выговор.
— А травка у тебя есть? — спросила я.
— …
Надо полагать, «Да», — решила я, проходя вслед за ним на кухню. Свою заначку он хранил в банке с сахаром, рядом с электрическим чайником. Скрутил косяк, затянулся и протянул мне:
— Хочешь, пойдём куда-нибудь пообедаем?
— Надоели забегаловки. Может, у тебя дома что-нибудь найдётся?
Опять он что-то пробормотал.
— Забавно, — заметила я. — Я способна понять людей, говорящих на дюжине разных языков, но у тебя какое-то своё, личное наречие. И как только тебя понимают студенты?
К. вздохнул.
— Лапша, — сказал он, делая усилие, чтобы выговаривать медленно и членораздельно, — или поп-корн?
— Шутишь так?!
— Я же сказал, что почти не бываю дома.
Он достал из морозилки пластиковый пакет и вытряхнул содержимое на сковородку, стоящую на плите.
— Макароны с сыром. Всё, что осталось, — поднял на меня глаза и промолвил: — Ну, рассказывай, как ты живёшь.
А я уже кайфовала, прикуривая ещё одну папироску, и ничего не отвечала. Моя жизнь выглядела блестящей по сравнению с тем, что казалось, происходит здесь, только как-то хвастаться не хотелось. Париж, Мехико, Франкфурт,     Копенгаген, теперь, вот, север штата Нью-Йорк — за последние два месяца я побывала во всех этих местах. Я бы предпочла оставаться дома, жарить гренки на завтрак и смотреть телевизор с мужем — а он редко бывал в настроении делать что-либо другое — но и сожалеть о своём замужестве перед К. казалось неуместным.
В ответ я передала ему джойнт и потянула бутылку вина из стойки в углу.
— Штопор?
Он выдвинул ящик и позволил мне порыться среди упаковок пластмассовых ложек, ножей и консервных ключей, пока я не нашла то, что нужно. К. стоял у плиты, помешивая макароны, и затягивался.
— Я слышал, ты много путешествовала. А была в Варшаве? — спросил К., давя окурок.
— Была. Старый город хорош, особенно летом; и медовое пиво славное.
— По мне так слишком много церквей.
— А, помню! Ты правоверный коммунист. Но всё же осталось там что-то такое, о чём ты тоскуешь?
К. забормотал, мол, перегружен работой, нет у него времени на вещи, не связанные с исследованиями. Понятное дело – один ответ на любой вопрос. Вынул из посудомойки две тарелки и вывалил туда со сковородки груду жиров и углеводов. Тем временем я нашла в шкафу разномастные бокалы и налила вино.
Мы отнесли вино и закуску в гостиную, примостили тарелки на коленях и, балансируя ими, принялись за еду. — Как работа? — спросила я, и глаза у него загорелись. — Современная фотография — это как живопись светом, — начал объяснять он. Возбудился и заговорил быстро, но большая часть сказанного проходила мимо; пока он говорил, я всё пыталась представить, на что бы это было похоже — быть за ним замужем. Я никогда не была им увлечена. В то время я бы ни за что не призналась себе, но теперь думаю, мне мешала его польскость, которая витала над ним, как запах прелой овчины. С К. хорошо было пообедать, посмотреть вместе фильм, но физически он был мне неприятен. Интересно, сколько в этом было от химии, а сколько — от страха перед чем-то чужим? Сейчас запах его квартиры вызывал у меня ностальгию по юности. Я поставила полупустую тарелку на пол, скинула обувь и устроилась на диване рядом с К., поджав под себя ноги. От вина и марихуаны меня накрыла усталость.
– У тебя есть кто-то?
Бурчание в ответ.
— Что ты сказал?
— Так ведь работа, студенты, исследования… Времени на другое…
— Работа как наркотик? Работаешь, работаешь, а потом вдруг случается выходной, и ты смотришь вокруг, и не можешь вспомнить, что же ты любишь делать, помимо работы?
К. помотал головой.
— Нет. Это не про меня. Есть куча вещей… А ты? Ты тоже много работаешь? — проговорил он медленно и разборчиво.
Я отметила, что о моём замужестве он не спрашивает.
— Да вот, думаю, не бросить ли. Недавно попробовала переводить стихи: «Осень у дверей — и поздно для всего — бездомный не находит крова». Рильке и всякое такое. Становлюсь сентиментальной.
— И как оно, получается?
— Если честно, подозреваю, что перевод — не для меня. Это такая особая форма одиночества, а я всегда предпочитала работать с людьми.
— Детей не собираетесь заводить?
— Может быть. Но разве это ответ на все вопросы? А ты-то что сам? Хотел бы иметь детей?
К. бросил на меня взгляд, смысл которого мне был непонятен. Потом опустил глаза и опять что-то пробормотал.
В комнате было жарко; машинально, плохо соображая, что делаю, я вдруг стала расстегивать верхнюю пуговицу своей белой форменной блузки: К. замер с поднятой вилкой, его взгляд буквально приклеился к моей руке. Я позволила руке задержаться на секунду над ключицей, а потом, отчётливо сознавая, какую силу обретаю над его взглядом, расстегнула другую пуговицу.
— Хочешь?
Бедный К. уставился на меня, не говоря ни слова.
Его круглое лицо, казалось, стало ещё круглей. Оно абсолютно ничего не выражало, только левое ухо, не скрытое волосами, стало вишнёво-красным, будто собралось лопнуть. Если бы он смог заговорить, если бы только ему хватило разума заговорить и спросить, что на меня нашло, я не смогла бы ему ответить.
К. уронил вилку на пол и нагнулся подобрать. Потом осушил стакан с вином, плеснул ещё.
— Много лет меня мучила депрессия, — сказал он медленно. — Но теперь я думаю, что счастье — это всё-таки совсем не то, о чём мы мечтали в университетские годы.
И посмотрел на меня так, будто просил подтверждения.
Мне нечем было успокоить его, да я и сама не могла понять, что мне делать дальше. Взгляд мой упал на окно, полузадёрнутое грязно-белой занавеской. Там, за окном, сгущалась темнота, начал падать снег. Не хотелось никуда трогаться с этого дивана. Было чуть-чуть неловко: что-то мешало оставаться, не давая ему ничего взамен, в конце концов, нужно было как-то объяснить, что привело меня к нему в дом этой ночью, хоть пару слов о беспокойстве за своё будущее… А потом я подумала, зачем ещё нужны старые друзья, если не для того, чтобы приютить холодной октябрьской ночью, не требуя в награду объяснений. Я закрыла глаза и погрузилась в то уютное и тихое пространство между светом и тьмой, куда уносят травка и алкоголь. Я знала, что К. присмотрит за мной.

Тоска

 

     Сопрано угасает в финальных аккордах, и последние звуки оперы, повинуясь её воле, вместе с нею затихают на гигантском экране, который развёрнут над третьей базой бейсбольного поля. Публика, сидящая на открытых трибунах и прямо на траве, взрывается криками: «Тоска! Давай!», аплодируя так неистово, будто надеется, что её овации донесутся эхом к овациям в оперном театре, который расположен в двух милях отсюда.
Экран чернеет, зрители поднимаются, допивают последние капли пива и запихивают пластиковые стаканчики и картонные коробки из-под чипсов под сиденья. Семейные пары, расположившиеся на траве, складывают корзинки для пикника, встряхивают одеяла и собирают детей. Бейсбольный стадион пустеет. Теплый бриз разносит аромат вишнёвых деревьев, расцветших накануне по всему городу.
Поток мелодий, который ещё недавно будоражил наши чувства, утих, мы все устали и взволнованы, трагическая развязка, оперные переживания так тронули наши сердца, что теперь, после спектакля, нам никак не расстаться, никак не прервать завязавшейся тёплой беседы. Несколько трамваев появляются, чтобы подхватить пассажиров, и уходят переполненными, а на остановке всё ещё остаётся много народу. Нам неохота дожидаться трамвая, и мы пешком медленно движемся вдоль тёмных вод залива к центру города.
О чём-то думая и обводя взглядом северные холмы, Летея мурлычет себе под нос арию Каварадосси: «Svani per sempre il sogno. Mio d’amore L’ora e figgita. E muoio dispirato… E muoio dispirato…». *)
– Ах, Тоска!
– Видели, какой удар она нанесла своему обидчику? Вот это самооборона!
– Кто бы подумал, что опера может быть такой современной?!
– Да, приятно было следить за мачтами яхт, скользящих по заливу, — казалось, будто я в Италии. А чайка! Вы видели чайку, которая хотела сесть на плечо Тоски?
– Не представляла себе, что буду слушать оперу с таким увлечением.
Летея собирается в баре встретиться с братом. От долгого сидения на траве у неё разболелись колени, ей не улыбается перспектива прошагать всю дорогу пешком, но все пролетающие мимо такси заняты. Брат только что внимал Тоске в оперном театре, откуда шла трансляция на стадион, и теперь ожидает Летею в баре «Дублинец», чтобы сыграть традиционную партию в бильярд. У них давно заведён обычай встречаться по пятницам в «Дублинце» и играть в бильярд, а поскольку оба неважные игроки и не становятся со временем лучше, чаще всего они не играют, а сидят в баре и перебрасываются фразами с барменшей Энджи. Такой уж у них способ общения – через барменшу. Энджи расспрашивает их о здоровье и состоянии дел, Энджи хочет знать, когда Майкл уезжает в командировку, и когда Летея планирует посетить дантиста, Энджи помнит, что дарить им на дни рождения и Рождество, и всякий раз, когда у Майкла намечается свидание, он сообщает об этом Энджи. Летея перестала ходить на свидания лет двадцать назад.
– Теперь, Летея, ты сможешь обсудить с Майклом оперу. Расскажи ему о чайке, разве такое увидишь, сидя взаперти? – предлагаем мы. – Представление мирового класса – абсолютно бесплатно, и не в каком-то там пыльном старом здании, а на бейсбольном стадионе с тысячами людей, с хот-догами и попкорном! Расскажи ему, что он потерял, окопавшись в своих музыкальных застенках.
– Ну что вы такое говорите, он и слушать об этом не захочет. И потом я боюсь его, я, общительный человек, тут же немею, когда вижу брата. Он же всё время настроен против меня. Каждый мой шаг вызывает у него бурю протеста.
Летея пожимает плечами, и элегантная нитка ярких бус скользит по платью, повторяя движение плеч. Мы восхищены этой маленькой стареющей женщиной, сохранившей выдержку и обаяние. Кажется, она в отличной форме, несмотря на больные колени. Несколько лет назад Летея сменила работу и преподает теперь в местном колледже итальянскую литературу. Точнее, преподавала, пока из-за нехватки денег её программу в начале семестра не закрыли. Есть что-то очень наивное, почти ребяческое в отношении Летеи к жизни: вот, ведь, оказалось, что она потеряла свой дом в шестьдесят шесть лет из-за того, что не смогла выплатить ипотечный кредит, да к тому же осталась без гроша в кармане. Об этом Летее следовало бы поговорить с братом: она лишилась жилья, что же ей делать дальше? Майкл – настоящий миллионер, он мог бы поддержать её. Мы знаем, что он заботится о сестре, во всяком случае, встречается с ней каждую неделю в баре «Дублинец», чтобы сыграть в бильярд, и это при том, что ни один не умеет играть в бильярд, и даже при том, что они не знают, о чём говорить друг с другом.
С братом Летее трудно общаться, зато она легко делится переживаниями с нами, в сущности, незнакомыми людьми. Мы встретились с ней только что, на стадионе, где оказались рядом на траве у первой базы. Мы пили колу, а Летея, дерзко нарушив правила стадиона, запрещающие стеклянные ёмкости и алкоголь на бейсбольном поле, неожиданно достала из сумочки бутылку вина, и после того, как она предложила заменить воду в наших пластиковых стаканчиках на вино, мы мгновенно стали друзьями.
– Как это, опера без вина — такого не может быть! Мы этого ни за что не допустим!
Опера, собственно говоря, вотчина Майкла, он, по рассказам Летеи, настоящий оперный фанат, летом он ездит на   Вагнеровские фестивали в Байройт, несколько раз за сезон выбирается в Нью-Йорк, хотя и ненавидит его и, в сущности, не слишком высоко ценит Метрополитен Оперу. Для него это не просто способ приятно провести время, слушая музыку и наслаждаясь любимыми голосами, опера для него это серьёзно. Он знакомится с разными записями, дотошно изучает либретто, прослеживает историю постановок; но Летея убеждена, что есть ещё мистическая сторона в его отношениях с искусством, он так странно суеверен – ей, например, известно, что некоторые рискованные решения по капиталовложениям он принимает, полагаясь на наития, посещающие его после особенно драматичных постановок.
– Когда опера берётся изображать сложный характер, она непременно обобщает и возводит его к стереотипу, к самому общему месту, – объясняет он Энджи. – И потом, используя власть музыки над сердцами людей, стереотипы ещё сильнее утверждаются в жизни. Если внимательно изучать язык оперы, она научит всему, что нужно знать о мире.
Сам Майкл никогда не назначает свиданий в опере, не приглашает деловых партнёров на представление из страха, что они вздумают обсудить с ним «великолепную постановку» или «красивую музыку» — когда дело доходит до оперы, у  Майкла не хватает терпения выносить банальности.
– Уж лучше бы я взял в театр тебя, – говорит он Энджи, но Энджи его предложение не соблазняет. Летею тоже.
Летея останавливается, чтобы передохнуть, она прислоняется к перилам и смотрит на залив. Вдали туман толстым слоем опустился на воду и теперь быстро катится к городу. Он уже настиг приближающийся паром и частично накрыл его, от моста Бэй Бридж видна только часть, которая вырастает прямо перед нами, – остальное превратилось в мерцающий узор из крохотных бусинок воды.
– Что вы скажете, если спросят, почему вам так понравилась «Тоска»? – маленькая женщина отрывает взгляд от моста и с лукавым вызовом смотрит на нас.
Мы переглядываемся, и хотя никто из нас не разбирается в классической музыке, сегодня она околдовала нас, и мы, перебивая друг друга, отвечаем:
– Всё было здорово: дивная музыка, прекрасный летний вечер! Так хорошо, что казалось, будто слушать оперу не сложнее, чем смотреть кино.
– А какой занимательный сюжет: и заговор, и героизм, и любовь! И голоса у всех чудесные. А оркестр!
– И декорации хорошие. Они выглядели так правдоподобно, словно ты оказался в старинной Италии. Помните, как Тоска отбивалась от насильника, а? Очень актуально!
– Огромное зелёное поле, скопление людей – мне вдруг показалось, что зрелищу вернулся его первоначальный облик, который соединил нас с нашими древними корнями.
– А Майкл сказал бы совсем по-другому, – повышает голос Летея, как если бы мы спорили. — Тоска убивает своего преследователя, объяснял бы он нам, но положение дел не меняется: в конце концов, не только её возлюбленный, который оказался случайно втянутым в гущу борьбы за Республику, умирает от рук солдат королевской армии, но и она сама должна умереть.

– Опера утрирует характеры и ситуации, но не врёт, – продолжал бы он свою лекцию. – В сущности, только подкупом одиночка может разрушить монополию власти. Да, да, взяточничеством и подкупом! Единственная возможность для человека примириться с существующей системой – это терпеть и хитрить, а поскольку Тоска отказывается играть в общепринятую игру и сносить оскорбления, она-то и становится главной жертвой драмы, принося её во имя любви.
– Любое человеческое действие можно истолковать стадными инстинктами, любовь – одна из форм стадного поведения. – В этом весь Майкл, это ещё один его конёк: он любит поговорить о том, что оперное искусство способно свести поведение человека к основным инстинктам и таким особенным образом высветить их.
И тут наступило бы время главной цели его нравоучения:
– Догадываюсь, что преподавание итальянской литературы может приносить удовольствие и даже быть полезным для самосовершенствования, но если бы ты не бросила работу в отделе кадров, ты могла бы уже как все нормальные люди выйти на пенсию и жить вполне благополучно. Но тебе всё время не терпится прыгать с места на место, всё время играть – смотри, что из этого получается! В твоем возрасте ты могла бы соображать получше.
– Представляю себе, что за удовольствие ходить в театр с таким человеком!
– Да, – вздыхает Летея. – Меня просто сводит с ума его самодовольство. Иногда мне кажется, что ему нравится слушать оперу только потому, что он любит чувствовать себя выше всех в зале и представлять, что видит их насквозь. В детстве я любила ходить в театр с мамой; сегодня она наверняка пришла бы в восторг вместе со всеми, подпевая, аплодируя и выкрикивая: «Тоска! Тоска, давай!» Правда же, это было что-то необыкновенное, импульсивное, страстное?
– Так ты не расскажешь Майклу о сегодняшнем спектакле?
– Нет, только не это. Представляю себе ухмылку на его лице: опера на бейсбольном стадионе! И все хлопают потому, что они круглые идиоты и ничего не понимают в настоящем искусстве.
– Что же ты собираешься делать? Попросишь у него помощи с домом?
Пустое такси останавливается перед нами, и мы забираемся внутрь. Нам всем нужно в разные места, ветер, дующий со стороны залива, заметно посвежел, и хочется поскорее найти место, где бы укрыться. Летея садится с краю; она сойдёт у «Дублинца» первой. Мы вдыхаем запах её духов: чистый, старомодный лилейный аромат долины, он настраивает на сентиментальный лад, и тогда начинает казаться, что эта маленькая хрупкая женщина – наша дочка и наша бабушка одновременно. Мы переживаем за неё, волнуемся по поводу колена, которое её беспокоило, пока мы шли, нам не нравится, что она пила, а теперь ещё идёт в бар, где продолжит пить, нас тревожит её будущее, мы хотим убедиться, что встреча с братом пройдёт хорошо. Нам хочется, чтобы Майкл позаботился о ней, если уж он продолжает встречаться с ней в баре, несмотря на свою заносчивость и непримиримость. Вопреки всему, что Летея говорила о нём, что-то в этой истории ускользает от нас, связь между братом и сестрой, единственно близкими родственниками, кажется крепче, чем можно судить со слов Летеи, но расспрашивать некогда.
Такси проезжает мимо оперного театра. Огни тут тоже погашены, толпа рассеялась, и даже рекламные плакаты заменены афишами следующего спектакля. Ближайшие кварталы уже заняты бездомными, которые тянут свои тележки из супермаркетов вверх и вниз по улице, вытаскивают что-то из контейнеров для использованных бутылок, подбирают с мостовых всё мало-мальски стоящее, что оставили после себя любители оперы.
Уже собираясь выходить из такси, Летея объявляет нам, что думает перебраться в городок Бенд, штат Орегон.
– Когда-то я провела несколько лет в Бенде, – говорит она. – Там живёт один человек – мы не были женаты, он только приятель, очень хороший приятель. Он предлагает мне жильё. Хочу воспользоваться его предложением.
Она говорит, что всё уже готово к переезду. Роздана большая часть мебели, книги упакованы в коробки, дом послезавтра переходит в собственность банку. Осталось сделать одну-единственную вещь перед отъездом – сообщить эту новость Майклу.

*) «Как легкий дым, так быстро всё исчезло… Мой час настал! И вот я умираю… И вот я умираю…» — ария Каварадосси из оперы Пуччини «Тоска».

 

0 Проголосуйте за этого автора как участника конкурса КвадригиГолосовать
*
  1. Olga Zilberbourg на 21.08.2015 из 00:45

    […] Two short stories […]

Написать ответ к Olga Zilberbourg

Маленький оркестрик Леонида Пуховского

Поделись в соцсетях

Узнай свой IP-адрес

Узнай свой IP адрес

Постоянная ссылка на результаты проверки сайта на вирусы: http://antivirus-alarm.ru/proverka/?url=quadriga.name%2F