НАТАЛЬЯ РЕЗНИК. Толик.
Толик еще раз подергал веревку, которой привязал Катьку к стулу – вроде не развяжется. Он аккуратно переставил телефон со стола на подоконник, чтобы Катька не смогла дотянуться, и сказал:
— Посиди, подумай, я скоро вернусь.
Катька сказала:
— Можешь не возвращаться!
Толик подошел, спокойно еще раз подергал веревку и ответил:
— Если я не вернусь, ты же с голоду помрешь. А я тебя люблю. Вернусь, конечно.
И направился к двери. Катька поняла, что он в самом деле уходит и истерически завопила:
— Ты что, с ума спятил! Сейчас же вернись и меня развяжи!
— Ну вот, у тебя не поймешь, то вообще не возвращайся, то вернись сейчас же. Я же тебе сказал: посиди, подумай. Вернусь – поговорим. Обсудим, что ты надумала.
Толик вышел, немножко еще постоял за дверью. Катька в квартире кричала и плакала, но на лестнице слышно было плохо – вряд ли соседи услышат. Он спустился по лестнице, вышел на улицу и тут вдруг ему стало себя нестерпимо жалко, слезы брызнули из глаз. Ну, почему именно он? Почему именно с ним? Почему именно ему приходится так мучиться? И за что? Он не был как другие мужики. По дому все делал, обед готовил, убирал, стирал, ни разу Катьке слова об этом не сказал, ни разу не поставил это себе в заслугу. Он был идеальным мужем, просто идеальным. Он ни разу не посмотрел ни на кого, кроме Катьки. За все пять лет – ни разу. И чего требовал он взамен? Честности и открытости. Только и всего. Если он открывает Катькину почту, то не потому, что за ней следит, а потому, что это почта их общая. Раз Катькина, значит – общая. Разве не так должно быть у мужа и жены? Все общее. Потому что муж и жена – это единое целое. Если он требует, чтобы Катька говорила по телефону в его присутствии, то не потому, что ему интересно выведать ее секреты, да он вообще не слушает ее телефонной болтовни, а потому, что у нее просто не должно быть никаких секретов. Какие могут быть секреты у жены от мужа? Ведь он-то от нее ничего не скрывает: пожалуйста, читай, слушай, спрашивай. А она не читает, не слушает, не спрашивает, не хочет. Но норовит выйти с телефоном в другую комнату. Она выходит в другую комнату, Толик – за ней. Она достает из почтового ящика почту и оставляет свои письма у себя в сумке. Толик вынимает письма из сумки, вскрывает, читает. Ничего такого. Зачем прятать?
А потом вдруг, ни с того ни с сего она заявляет:
— Я от тебя ухожу.
И оказывается, что у нее есть любовник и есть у нее второй мобильный телефон и второй электронный почтовый ящик, и продолжается это все уже несколько месяцев, а он как дурак думает, что она с ним честна так же, как он с ней. И что? Ну, понятно, что уйти после этого она никуда не может. Разве это справедливо? Она его обманывала, она сразу ничего не сказала. А теперь поздно. То есть и сразу бы, конечно, справедливости никакой не было, потому что он-то ее любит, и он бы страдал, а она была бы счастлива со своим любовником. Но тогда бы он еще подумал, они бы обсудили, что делать дальше, у нее было бы право голоса. А так – нет. Она виновата, она врала и врала долго. Значит, все права на его стороне. Тем более, что он-то продолжает ее любить. Значит, он страдает и мучается. А она заставляет его страдать и мучиться. Это неправильно, совершенно неправильно. И сначала он пытался ей это объяснить. Спокойно пытался. А она только кричит и ничего не хочет слушать. Пришлось ее привязать к стулу. Кстати, очень хотелось ее ударить, но он сдержался. Женщин бить нельзя, он в жизни ни на одну женщину руки не поднял, а уж тем более на жену. Но привязал к стулу, потому что иначе с ней разговаривать было невозможно. Вот только когда к стулу привязал, только тогда она его и выслушала. Выслушала, но не поняла ничего, то есть даже не хотела понимать. Это не похоже на Катьку. Она всегда тоже была за справедливость и всегда они раньше разрешали все конфликты, поговорив. Катька всегда была готова признать свою неправоту, если он мог доказать ей, что она неправа. И в этот раз признает. Пусть только подумает. Посидит и подумает. И все поймет.
Тут Толик представил себе, как Катька сидит одна на кухне, привязанная к стулу, и подумал, что, наверно, она сейчас, наоборот, ничего не хочет понимать, а только ненавидит его и обзывает последними словами. Придется выдерживать характер, потому что должно пройти время, прежде чем она перестанет злиться и задумается, кто на самом деле в этой ситуации прав и кто виноват.
Толик пошел в кино, чтобы убить время. На экран, правда, толком и не смотрел. Проплакал весь фильм. Потом подумал, что Катька будет голодная, когда он вернется. Пошел в магазин, купил фарш, картошку и овощи. По дороге домой представлял себе сцену примирения. Что может почувствовать Катька, когда увидит, что он вернулся с продуктами? Стыд и умиление. Он же ее знал: ее так легко было растрогать. Представлял себе, как они просят прощения друг у друга: она за предательство, он за жестокость. То есть понятно, что с его стороны жестокость была вынужденная, но чтобы помириться, конечно, он попросит у Катьки прощения. А она будет просить прощения по-настоящему, потому что ей-то действительно есть за что.
Толик поднимался по лестнице, как-то нехорошо сосало под ложечкой. Дверь в квартиру оказалась открыта. Стул с веревками валялся на полу. Катьки не было. Видимо, она все-таки отвязалась. Сама отвязалась. На столе лежала записка: “А ведь я тебя жалела!” Толик несколько раз прочитал записку, но не понял. Сел на пол и опять стал плакать. Он понимал только одно: что всего этого не может быть, что это слишком несправедливо для того, чтобы происходить на самом деле. Не могла она так с ним поступить. Ведь он же ее любил. Он же ей всего себя отдавал. Тогда он понял, что она вернется, не может она не вернуться. Приготовил ужин, сел ждать. Прождал весь вечер и всю ночь, выпил бутылку водки. Утром она пришла, вся в слезах. Все-таки пожалела. И он ее убил. Задушил. Потому что она все равно бы потом ушла, а он же не мог без нее жить, а раз он не мог без нее жить, значит, это был единственный выход, значит, все было справедливо. А обещаниям ее он бы все равно уже не поверил, так что она сама была виновата. Она и не сопротивлялась, потому что знала, что сама виновата, сама виновата.
