ВЛАДИМИР БЕСПАЛЬКО. Осеннее шоссе.
ВЛАДИМИРУ АЛЕКСЕЕВУ
По знаку значимости он
Кутузов и Наполеон,
Куприн, Набоков, Лев Толстой…
Я говорю себе – постой:
По сути он неповторим,
Он – и над Пушкиным вспарил
В каморке лифта. Ржавый трос
Его меж этажей вознёс
В квартиру номер сорок три.
Войди в неё, глаза протри.
Увидишь: в сквере за окном
Поэт стоит особняком.
Легко взойдя на пьедестал,
Собою улицу назвал.
И, как одиннадцатый том,
Стоит одиннадцатый дом.
В квартире номер сорок три
Твори, а хочешь – не твори.
Здесь в жизнь влюблённый Алексеев
Слова на лист бумаги сеет.
А что посеет – то пожнёт.
В нём дух мистерии живёт.
На коммунальном этаже,
Изрядно выпивши уже,
Произнесу короткий тост:
Ты тонко пишешь, хоть и толст.
Издал два тома, третий том –
Твоей души аэродром.
А коль останешься в веках,
То жизнь текла в черновиках.
В них созревал в теченье лет
Твоей души автопортрет.
* * *
Воистину нелепейшая участь –
Застрять в дверях издательства, когда
Сквозь чёрный ход не радуясь, не мучась,
Без трудного сомненья и стыда,
В неё врывались рыцари мгновений
И думали с лукавой простотой,
Что Пушкина иль Блока дивный гений
Передаётся – лишь точней настрой
На их волну преемственную лиру –
О, бескорыстье подлого пера,
Но сопричастность внутреннему миру
И душам тех, кто пережил свой прах,
Не всем дана. Их тени смотрят строго
За каждым чувством мыслью и строкой.
Работа в стол – работа без итога,
Без доблести, но с личною судьбой.
* * *
Моя страна – мои владенья:
Здесь мною созданы леса,
И неподвижно небеса
Объемлют все стихотворенья.
И дождь расставил ударенья
На безымянные слога,
И не слога – стоят стога,
За ними – ручейка виденье.
Моя страна – мой грустный вымысел.
Я вымысел до правды выносил,
А правда – вынесет меня.
* * *
Суди, а хочешь – не суди,
Впадая в ярость, иль в истому:
Свет правды лишь на полпути
К тебе, ко мне да и к любому.
Злорадно торжествует ложь.
За ложью правде не угнаться.
Ползёт по телу ложь, как вошь.
Да жалко с вошью расставаться.
* * *
В луче, скользящем сквозь окно,
Мерцает Млечный путь пылинок.
Я взглядом сделал фотоснимок,
Но лучше бы отснять кино.
Галактик тьма. Среди планет
Земной орбиты вроде нет.
И нет, и есть. А дело в том,
Что вся земля – родильный дом.
Но что родит – то поглотит:
Будь то москит, иль дуб, иль кит.
Трагикомический масштаб:
Я – плоть и прах. Я – царь и раб.
А если был бы астроном,
Рванул бы сразу в гастроном.
Бутылки мало. Взял бы две.
Чтоб мысль сияла в голове.
А пыль в луче – как ни крути –
Подобье Млечного пути.
* * *
А.М.Ширко
Вот он был. А вот его нету –
Горсть золы везут на погост.
Скорость так сжимает планету,
Что хоронят не в полный рост.
Подселенцем в чужую могилу
Опускают в сейфе стальном.
И не слышно прощального гимна.
Отпеванье осталось в былом.
Только скорость не ада, не рая,
Только жизнь без огромной муры.
Только жаль, что, всерьёз умирая,
После смерти идём на костры.
Тишина. Словно ангелы в белом
Над могилой взметнулись в кусты.
Чувство света и грешное тело –
Горсть золы и проём пустоты.
Канул в землю, как если бы в воду,
По земле разбежались круги.
Из живой в неживую природу
Отскрипели и стихли шаги.
ДОМ ПОЭТА
М.С.Волошиной
Ветрам открытый у прибрежных скал
Дом вырастал, который я искал.
А перед ним ни стражи, ни колонн,
Я в нём теплом старушки окружён.
Она журчит негромко про флюиды
И груши жарит, и молчит для вида.
И просит петербургские стихи
Меня прочесть. Я голосом сухим,
Не думая про школы, стих читаю,
И сердце бьётся, в горле застревая.
А в доме непонятный бродит свет –
Мерцают ниши, стул, старинный плед.
И, словно в бездне странной и двойной,
Незримый дух кружился надо мной
И улетал, и снова зависал…
Стихи поэта я переписал,
И голос убывающей старушки,
Как гул прибоя в записи ракушки,
Увёз в себе. А древний Коктебель,
Где солнце плотно прогревает мель,
Застыл в полуреальном далеке,
Словно кристалл прозрачный на руке.
В нём странно уместился целый Крым,
Закутанный в голубоватый дым
Нагих небес. Там весел и душист:
Ракушечник, прибой, лучистый лист.
А Дом поэта – рубка корабля.
Со всех сторон кремнистая земля
Тревожно обтекает острый киль,
Над палубой висит морская пыль,
И кажется в густой и тёмной мгле,
Что капитан не спит в сухой земле,
В сосновый мостик молчаливо врос,
Ловя зрачками вспышки дальних звёзд.
НА СТРАСТНОЙ
Дождь отшумел. А небо так же – серо.
От городской простуженной весны
То гарью тянет, то как будто серой,
То чувством неосознанной вины.
Расплывчаты не только очертанья
Дворцов и зданий влажного моста…
Голгофа облаков несёт распятье
С незримым очертанием Христа.
* * *
Может это всё: сон – сна,
А земля – это рай ада.
А кому эта мысль не ясна –
Тем её понимать не надо.
ОСЕННЕЕ ШОССЕ
Бензинный выдыхая чад,
Машины мчат, и мчат, и мчат.
И днем огни включенных фар
Земной подсвечивают шар.
Бесчисленных колес вращенье
ГАИ приводит в возбужденье:
Дорожных правил нарушенья –
Источник их обогащенья.
А за кюветами шоссе
На придорожной полосе
Стоят крестьянские столы.
Бананов нет и нет халвы,
А мед, должно быть, съел медведь,
Но все ж разнообразна снедь.
Дарует изобилья рог:
Сметану, молоко, творог,
Тела округлых желтых тыкв –
Земли и солнца дивный стык,
Созвездья ягод, яблок, слив
Сошли с небес, в столы вросли
Лук свит в подобие гирлянд…
Машины мчат за рядом ряд.
Останови машину, друг,
Прими товар из первых рук:
Ведро картошки, кабачки,
Цветов воздушные волчки,
Капусту, веники, чтоб в бане
Пропарил дух до основанья,
Грибов цветные галереи,
Пучки укропа, сельдерея.
Желтеет в банках облепиха.
Машины мчат легко и лихо.
Останови машину, друг,
Купи товар из первых рук.
А за столами продавцы,
Не наглецы, но мудрецы.
Я вижу очертанья рук
Извечных стариков, старух,
И молодцов, и молодух
Витает над столами дух
Труда. А пьянства дребедень
На век отбрасывает тень.
Машины мчат, и мчат, и мчат.
В них ритмы странные звучат.
Звучит попса, тяжелый рок.
Витает над землею ток.
Под сетью проводов земля.
И вместе с ней – и ты, и я.
Но словно храмы из земли
Взошли крестьянские столы.
