ДЭВИД ПАТАШИНСКИЙ. печаль

печаль

Проснувшись раньше, чем положено,
ты понимаешь, что душа
так безнадежно заморожена
на острие карандаша,
так однозначно не твоя,
что ты ложишься вспять, кровать
зовет еще позимовать,
сложив хлопчатые края.

Ты дышишь ровно, но давно,
пройдя тебя наискосок,
простуда падает в висок,
но попадает прямо в сердце.
Погода прячет домино,
светло становится темно,
расправив тонкий голосок.
собачек твой в ногах уселся.

Земля одна и мы одни,
нам дни становятся минутой,
Челлини ищет Бенвенуто,
пчелиной радостью горя.
В пустыне страшной толкотни
мы пробираемся сердито,
оставь мне пены, Афродита,
когда поднимут якоря.

 

лишние слова

Хрусталь рассыпался, окно звенело солнечною пылью.
Верлен задумался. В глазах бежали мальчики по льду.
Мы толковали толокно, крепили крашеные крылья,
когда чудовищный казах играл степную чехарду.

Принять чужие ордена готовим дыры на груди мы.
Налей еще, как больно спать, но жить становится больней.
Такая мертвая страна, а мы остались невредимы.
Надменна выспренняя стать великовозрастных камней.

Такая бронзовая тьма, что бьет клюка промокший воздух.
Не жди меня теперь уже, закройся, выброси ключи.
Мерцают окнами дома, как нарисованные звезды,
и что-то говорит душе язык оплавленной свечи.

 

***

Златя персты, опять не для меня,
слова просты, как вечер у огня,
дела чудны, но не поймать кобылу,
которую оставил у плетня,
ладонь в ладони, но она остыла,
пикник на лоне, голова в бидоне,
подайте мне на завтрак Аль Капоне,
да приведите красного коня.

Мосты сожгли, осталось прочитать
вчерашние обидные газеты,
живи, мечта, не жалуйся, не сетуй,
что не удастся время скоротать.
Поет прощенье стрелам тетива,
Арагва Тереку залезла в рукава,
Москва, как кол, забита в глотку мысли,
и ты не откликаешься на письма.

Круги ветвей, уснувший воробей,
луны серебряная миска над Варшавой,
как пальцы обманувшие ни бей,
в замок не попадает ключ шершавый,
сожители съедят тебя за так,
сгорает солнца лаковый пятак,
пожалуйста, оставьте малыша вы,
когда он запускает голубей.

Вселенную пройдя, как коридор,
я вышел, но обратно не пустили,
был разговор, как капельница, спор,
был спор, как обещание кастилий,
вечерние застыли зеркала,
произносились лишние цитаты,
луна, как сумасшедшая, текла,
куда, зажмурившись, отправился с моста ты.

 

***

Чернильная любовь, бумажные апельсины,
явь распаленного Куросавы,
а ты сидела на облаке и делала мне красиво
и камни в меня бросала.

А ты держала в руках два изумрудных жала,
а кольца твои ломили глаза,
как просека ломится сквозь леса,
как деньги находят правильного клошара.

А ты целовала воздух, считая, что это я,
ты набирала его полные кровью губы,
а помнишь, сосны долину заполнили по края,
отсюдова до оттуда.

 

постылый романс

никогда я не стану отвечать на чужие звонки
лучше выпью вина лучше выйду во двор покурить
сердца полая рана отпечаток горящей руки
остаешься одна с кем ты станешь теперь говорить

утром воздух лежит обнимая туман за ключицы
не заря нас звала а усталая воля судьбы
приготовимся жить угадав приближенье волчицы
из лесного угла где деревьев промокли столбы

нас никто не зовет только никнут под тяжестью ливня
плечи старых холмов где дорога лежит на земле
состоим из пустот и цены нам пробитая гривна
толкователи снов мы остались навек в ковыле

открывая плечом эти черные страшные двери
рюмку солнца возьму чтобы светом лечить темноту
написать бы еще да чернил не достать в англэтэре
да не сладить уму если слово замерзло во рту

 

суетная нота

цветок бессилия. растение суицида. сельва зовет тебя.
а ты такая красивая, глазом одаришь, рублем погладишь,
сельдью стремительной в горло нырнешь,
а что там у тебя за огонек, ты мне его в сердце вставишь,
или посадишь меня на нож?

ртуть кружит голову, олово стынет на сыром сквозняке.
одними уколами не получится гадать по руке.
иди ко мне, цыганочка, цыпленка своего не зови,
а сан саныча сегодня загрызут соловьи.
хочешь весны, скоромная, гладиолусы рви не рви.
ничего, что так громко я о твоей любви?

пенка, пеночка, песня твоя легка.
здравствуй, милая девочка, гибкая, как строка.
пишу тебя, а что там у тебя за жернова?
это хлеб ломать, или ты опять неправа?
это мы так познакомимся, или опять зима?
делай, как хочется. потом уходи сама.

 

***

На полях сидят грачи, огромные резиновые птицы,
в их желтых клювах приготовлен март, жуки бегут, но черные быстрее,
еще они так любят розовых, мягких дождевых червей,
а черви не кричат, когда их запихивают в глотку.

Сегодняшнее утро начиналось медленно, неспешно,
осторожно, горячее молоко смешалось с медом, малиновый чай,
еще сухой и страшно потенциальный, ждал в банке,
а рядом гречневая крупа пыталась что-то сказать нам,
но жестяная крышка глушила речь.

Сегодня утром воздух потеплел, над прошлогодней травой
поднялся небольшой пар, такой домашний пар,
высотой в спичечный коробок, а трава, желтая,
а деревьев стволы черные.

Открывай все окна, воздух соткан из солнца и кислорода,
открывай двери, слушай, как происходит наше временное всегда.
Дуй на все, что пьешь, только не дуй на воду,
она и так холодна, эта медленная вода.

Поверни лицо к свету, оно станет золотом, или небом,
улыбнись, началась весна,
птицы, закрывают все поле своим черным, своим бесконечным хлебом,
и солнце зовет вверх, желанное, как блесна.

 

***

Черешня, синее небо, густая листва, жаркий день.
Дайте две, говорю мошеннику, а он протягивает одну.
Дайте еще, говорю, молюсь, пробую собственную глубину,
дайте больше, я все растворю в воде.

Когда дождь моросит, он падает из золотых сит.
Когда гром гомонит, он приходит, а в руке его динамит.
Когда музыка прячется от жестокого пианина,
а девочка поднимает пальцы из глубины стола,
ее слабое сердце больше всего ранимо,
потому что это мама ее звала.

Когда страшный бобер прогрызает себе дорогу
в твердом, падающем стволе,
усталый волшебник набирает половник грога,
потому что сил не осталось в его зеленом крыле.

Мы стали старыми, но это нас не изменит,
говорила уверенная братва,
и только старушка, держа наперевес веник,
понимала, насколько она права.
И только старик, заворачивая в свой ватник
оставшиеся нетронутыми года,
все молчал о временах приватных,
седая его борода.

 

прощание

На заре серая птица поднимается выше солнца,
дождь хочет пролиться, но ему не хватает сердца.
Ты стоишь на пороге, окруженная дымом ситца,
но ты не любишь его соседства.

Ты сама по себе, ты прялка и ты же пряжа,
ты песня, ты горло, ты белая, как бумага.
сегодня никто больше тебе ничего не скажет,
сон твой алый будет сильнее и слаще мака.

Заката злато, кислит оранжевая облепиха,
ложатся спать меховые, а голые прячут лица.
Ты прости, что я ухожу так тихо.
Все, как впервые, будет зачем проститься.

Ты пойдешь прясть свою дорогую пряжу.
Я пойду плесть свою песню, былину, сагу.
Потом ты без меня ляжешь.
Потом я не с тобой лягу.

 

***

 

Птица в тесте, а думал, письмо в конверте.
Все по жизни, мало осталось чести.
Все по смерти, но не понять аршином,
где рейсшина, а где молодые черти.
вот когда увижу вечер в окне паршивом,
сам становлюсь живой, как твоя машина.

Быть бы мне мельником, да не зерно ломать,
а что-нибудь медное, да не об твою мать,
а тихо так, на три буквы чтоб,
как портак, синим огнем на лоб.

Мне бы бритвочку, да по глазам, по зеночкам,
мне бы бричку, чтобы рвала воздух на возгласы,
пойдем в обнимочку, моя железная девочка,
не пой, не плачь, да не рви мои слабые волосы.

Мне бы утром, когда вечер еще не теплится,
когда все в начале, а начало, знаете, штука тонкая,
мне бы лечь, да приголубить свою безделицу,
я ж скучаю, не говорю, так окаю.

Мне к столу бы, а не вокруг да около,
мне бы смородиновой, да чтобы в горло мне черная
ввинчивалась страшным столовым штопором,
кисло-сладкими ягодами отчаяния.