ВЛАДИМИР ЛАПЕНКОВ. Андеграунд Аси Львовны.

(от Св. Земли до «Божедомки» и от Брайтон-Бич до Царского Села)

Главный герой – питерский андеграунд (без претензий на всеохватность, мозаично, в немногих лицах, цитатах и документах).

Несколько слов об Асе Львовне Майзель: энтузиастка, влюбленная в литературу, учительница, воспитавшая Гребенщикова и Жоржа (Анатолия) Гуницкого, «воспитуша-хлопотуша», по выражению Кузьминского. Курировала внучек ККК и поэта Васю Филиппова, опубликовала книгу его стихов, а также книгу писем (к ней) ККК и его же стихи, а в 2005 г. книгу «ДАР». С эмигрировавшим в Израиль Д.Я.Даром, которого она считала своим наставником, активно переписывалась в те баснословные годы, когда даже любимые ученики Дара, Емельянов и Любегин, послали ему письма с отказом от переписки, а первый, по настоянию известных органов, еще и с требованием «не мутить здесь воду» (правда, совесть после заела и дело закончилось онкологией). Сама Ася Львовна тоже всю жизнь писала стихи и лирическую прозу, в последние годы – довольно пронзительного свойства… Мудрость и детскость, строгость и темперамент, м.б. в чем-то излишняя правильность, но и необыкновенная чуткость к людям совершенно несхожим и с ней и друг с другом. Ее дом всегда был открыт для литераторов и для всех, кому требовались помощь и душевное участие.

Мы с Асей, как ученики Дара, слышали друг о друге давно, но очно познакомил нас поэт Гена Трифонов в 2002 году, когда речь зашла о составлении книги нашего учителя, и которая вышла к 25-летию его смерти.  (Еще за 20 лет до этого подобная идея возникла у Игоря Ефимова в его письме к Довлатову, но так и не осуществилась).

К Асе мы еще вернемся, а пока перейдем к другим персонажам.

Мое попадание в андеграунд было неизбежным. Начиная с того, что был изгнан из школы и являлся, по факту, первым ленинградским хиппи (с самыми длинными патлами); отсюда – дурные компании, ночные сейшны, хич-хайк по СеСеРу… М.б., еще не всё было бы потеряно, но с юнейших лет попал в руки Давида Дара, и тот, вместо того, чтобы направить отрока на путь истинный, напротив, еще более поощрял в антисоциальных и антитрадиционистских взглядах. Поэтому и писал я (под псевдонимом Непруха) только иронические и пародийные, в современной терминологии – постмодернистские опусы. Соответственно и приятели были авангардисты, пьяницы и антисоветчики. Впрочем, даже если бы Дар и попытался привить мне что-нибудь благолепно приличное, вряд ли бы это превозмогло тяжелую наследственность и отсутствие должного воспитания. Всё ж оба деда моих получили по “маслине” в затылок не в роли безвинных овечек режима, рукоплескавших стройкам и тройкам, а в борьбе обрели несчастье свое (эсер Иван в 37-м, а басмач Алекпер аж в 26-м; осина не родит апельсина). Так что тогдашнее концептуальное свое “отрицалово” я не из одних только книжек вычерпал. Но с годами, присмирев и обломав рога на дискурсивных полях, уже сам с исследовательским интересом обращаюсь к тому периоду на правах читателя и поминателя.

Мой первый мем андеграундера об андеграунде из самого центра событий – «Негативы», с каковой рукописи и надо мои мемученья отсчитывать. А история с ней случилась абсолютно дурацкая, вполне в духе того времени. Некто из персонажей (писатель Юрий Гальперин), тогда уже эмигрант, нашел возможность навестить «альма матер» (1982 г.) и сделал попытку переправить рукопись на Запад. Он отдал ее небезызвестной «русофилке» Сюзанне Масси (в перестройку а курировала Павловск, где я сейчас живу, в советские годы с мужем написала книгу «Николай и Александра» и издала на Западе первый неподцензурный сборник ленинградских поэтов – Бродский, Соснора, Горбовский, Кузьминский). А в упомянутый выше момент попала в Москве в заварушку (вроде бы в драчку с ментами), испугалась последствий и скинула рукопись Генриху Сапгиру. (Позже я сам это услышал от Сапгира, когда тот посетил Кривулина, у которого, кстати, ранее затерялся и пропал второй, и последний, экземпляр). Теперь, в принципе, всему этому цена дерьмо, как говаривал незабвенный трактирщик Паливец, но вспомнить приятно.

Совершенно неожиданно эта история получила продолжение. Уже в 2011-м году я встретил Гальперина, приехавшего в Питер на презентацию очередной своей книги. Оказывается, после того случая, жена Юры, славистка Тереза, на следующий «сезон» (1983 г.) посетила Сапгира и, забрав у него ряд рукописей, включая мою, привезла их в Ленинград. Но поскольку за ней велась неприкрытая слежка, она раздала все тексты своим студентам и вскоре они счастливо оказались в Берне, а мои «Негативы» – в Париже у Владимира Максимова. Максимов вознамерился их напечатать в одном из ближайших номеров «Континента», но попросил, по понятной тогдашней причине, взять «добро» на публикацию от автора. И что же? Некий «доброжелатель» от моего имени запретил оную акцию… Похоже, что история все еще неокончена. Кто же был этим «доброжелателем», имевшим, в отличие от меня, хорошие связи с «закордоньем»? Неужто Витюня?.. Вот обида. Нет, не хочется так думать. Хотя… Хотя, жизнь всегда сложней и заковыристей наших мнений о ней. И ведь нет худа без добра, а добра без «доброжелателя»… Опубликуй тогда Максимов мою рукопись, не пришлось ли бы автору испробовать аменазинчика с галоперидольчиком в казенной палате?.. Нам не дано предугадать как наше слово отзовется…

Уж не знаю, гены ли предков, минуя родителей, так проявились, аль что иное, но сызмальства испытывал страх и ненависть к буржуазному (совейскому то ж) орднунгу-распорядку. Весь мир насилья – учителя и начальники, паханы и вожатые, надсмотрщики и рулевые, все иерархии вертикалей… Только бегство в миры параллельные, в виртуальный апгрейд, в андеграунд, в мифический рай на земле, где хиппуют свободные равные личности, где все одной крови, чингачгуки и геки финны, диланы и ленноны…

Что можно сказать о худописании как таковом? Таковое загадочно всё ж по сих пор по ранжирам своим. Хто худописен в хорошистом смысле и што должно художным считаться на гамбург-, а не чизбургерных калькуляторах-счётах?.. Многотиражные массолиты сразу оставим за скобками, но и узкоэстетский, университетский подход к долгожданному естеству универсум-консенсуса отнюдь не приводит. Даже и договоримся мы с вами, что Пушкин (Бродский, Шекспир, Вася Пупкин) «наше всё», но всё равно понимаем и ценим по-разному и за разное ж. Да сегодня и судьи-то кто, как не басмановы грозные? Нынешний сетевой хомячок и футбольный фанат сам себе культурный судия и дикий адвокат. Он помнит, конечно, что Гамлет заколол брутального тельца Полония, за что и получил в ответку… Хотя нет, это Гертруда выпила предназначенный ему отравленный чаёк. Это вам не 4-хпроцентный «Туборг», а 100-процентный гроб! В общем, полный жмур и склейка ластов на литературной сцене.

Да что молодежь? Оная хотя бы не строит из себя фельдфебелей от литературы, а ныне, когда в мире всё так смутно постмодерно, многие погоны примеряют, особо те, кто и в душе фельдфебель. Во всяком случае – отличник-медалист, или, на худой корень – бывший хорошист, вроде Хомы Брута. Короче, образованы от пуза, открывают дома вузы, ну и глаза, в смысле – веки, на истину в вышней инстанции. Сие неизлечимо.

70-е моё любимое время, что, впрочем, не мешает ему оставаться «застойным» и выморочным. Но вспомним классику: «Когда б вы знали из какого сора…».

Из повести «Негативы»-1980-го года о Кудрякове: 

Гран-партизан, выглядывающий из чащобы своей прозы – не видать ли погони, не слыхать ли овчарок. А писать пятую пьесу подряд без малейших надежд и расчетов даже на подпольный театр?… «Как же так? – хочу я его подколоть. – В чем же смысл, старина?». «Смысл всегда есть. Нужно только до него докопаться». Незаконнорожденный, пишущий тайно, анонимно печатающийся в нелегальных журналах (чей тираж можно пересчитать по зубам, из них половина уже конфискована), «шариковое» копьё, мозоли на ногах – Росинант, вместо пухлого Санчо – дошлый участковый, вместо мельничных крыльев – мельканье повесток из военкомата.

Гран: «Ваше место занято, товарищ Человек!». Я: Гран-горыныч из оперной сказки, рок-вокалист сюрреалистических мюзиклов, Беккет Обводного канала. Цит.: «Тебя, Жизнь, я приметил давно, был тогда слеп, чтобы заговорить с тобой, но как-то случилось, что не прошел мимо». Я: И куда же попал? Он: «Время гаечно-аграрных романов – проливной дождь, преимущественно без осадков». Я: Чему отдал силы? Свободе? Он: «Свобода есть выдумка реакционной пропаганды, доминанта антидемократических постулатов, денно и нощно замышляющих планы захвата». Я: Каков итог? Он: «На всякого мудреца довольно семи грамм свинца».

 

Далее  из моих  статей и трактатов:    

Сегодня уже очевидно, что грусть-тоска нас съедала из ощущения непохеряемой  вечности этой системы, навеки отделившей одну шестую от общей, выздоравливающей, палаты. Другой жизни не будет и потому пройти ее стоит гоголем, плюя на голимого голема. Способны ль неведающие путей и сроков предположить и неминуемый крах и неизбежную ностальгию?.. Былинная эпоха, когда хлеборобы и сталевары вызывали друг друга на соревнование по величине удоя и на скорость яйценоскости, а литературоведы писателей – по вескости томов и геморроидальных шишек…

И возьмем только 1970-й год, когда утопизм-оптимизм шестидесятников уже полностью исчерпал себя и наступила «золотая осень застоя». Застой, да, но очень даже бурный.

Отставка Твардовского. Самоубийство Леонида Аронзона. Солженицыну присуждена Нобелевская премия. На экраны вышел фильм «Белое солнце пустыни» и умер актер Луспекаев. Заявило о себе рок-движение Ленинграда в русском звучании «Санкт-Петербурга». В СССР прибыл с дружеским визитом президент-людоед (в будущем людоед-император) Бокасса (успешно пройден ритуал поцелуев с генсеком). В стране – перепись населения и начало производства биологического оружия, в Астрахани – холера, в Израиле – первые эмигранты. Руководитель КГБ Андропов направил письмо в ЦК о борьбе с самиздатом. На праздновании своего 60-летия в гостинице «Европейская», перед собравшимся цветом питерской интеллигенции и агентов в штатском, Давид Дар прочитал собственную «Надгробную речь». Создан  комитет защиты прав человека… А вы говорите!..

Что еще сказать о 70-х? Реально они начались сразу же после краха революций 68-го и закончились только в момент оборотных тенденций 86-го. Календарь событий не всегда совпадает с формальною сеткой. 60-е ведут отсчёт от 56-го, да и сам ХХ-й век начался с опозданием на 14 лет… В каждом периоде были свои плюсы-минусы, только в разной консистенции. Вот реальный коммунизм 50х-60х, «который мы потеряли»: трудно уже представить себе тот культурный взрыв – Биг Банг биг-бендов, мастер-класс (паблой буду!) Пикассо, стиляги и барды, Белка на Стрелке, стихи-«евтухи» собирают целые стадионы. А новый театр, а saints go marchin’ in коммуно-рай без остановки и морщин!?… «Когда же воз повёз Никита, чуть полегчала жизнь пиита: Андрей вознёсся и за двух драл глотку горлопан-Евтух…». А ведь всего лишь несколько лет как умер Хозяин, и «верный Руслан» ещё не успел почуять исторического ветра свежей «гексаграммы».

А как не вспомнить меломанскую сладкую младость?!.

Как эпатажная хипаризма манила эросом дульсинеи:

Хотя и не было свободы

особой, но прокрались моды,

пусть ухудшался вкус колбас,

но расползался рок и джаз.

                        <…>

…имелась хаза, то есть явка,

где по ночам курилась травка,

магнитофон, творец экстаза,

за сутки не смолкал ни разу,

соседи в заявленьях перья

ступили, мент стоял за дверью,

а мы – в окно (второй этаж)…

                                   Таков был раньше эпатаж!..

А вот красивые картинки из года 1974-го, прямо из плачущего чернилами февраля.

На моей свадьбе, в кафетерии на Староневском, где сейчас «Мама Рома», планировался сейшн с рекшановским «Санкт-Петербургом», но по причине невозможности перевозки аппаратуры, я ограничился магнитофоном, и первый танец прошел в модном свободном трясении под быстрый блюз «Crossroads» в исполнении Эрика Клэптона. А Гран-Борис, обещавший отснять всё на плёнку, недошёл и после сильно жалел об этом. Ну еще бы: вот прозаик Юрий Шигашов (наш местный Дост, с эпилепсией и с детским опытом Гулага; Вера Панова назвала его самым мрачным писателем Ленинграда)… он так напился, что упал, рассёк себе бровь и стал заливаться кровью. Мне пришлось взять такси и вывести его домой, на Фонтанку, где не смог отказать хозяину выпить за здоровье его «умирающего» маленького сына (ныне – практикующего психолога и виктимолога), после чего я затерялся в  сарайных пристройках вечернего Апраксина Двора и на свою свадьбу попал уже после ее окончания. Пропустил, конечно, немало интересного. Так, один мой приятель, тогда еще физик и в душе анархист, позже – зэка, ныне – баптист и свободный бухгалтер, такую придумал веселую шутку: попросил подругу прислать мне поздравительную телеграмму от имени Солженицына, коию и зачитал на свадебной пирушке. Забавно, что буквально на следующий день Исаича выслали за границу, а ко мне на работу, в котельную, пришел интересный дядька в добротном габардиновом пальто, чином не ниже полковника, с помятой газетой в руке, где был напечатан огромный «подвал» с грозными инвективами по адресу мастера. Таких холёных породистых полковников ныне уже не производят (всмотритесь: совсем-совсем иные полковники пошли!), а он не погнушался вступить в диалог и прям там провести со мной душевную беседу на тему Великой Отечественной: мол, ну как же можно приписывать победу над немцами штрафным батальонам!?. Ну не гад ли этот Исаич?.. – О, mу God!: мне по младости ума очень захотелось тогда его переубедить, ткнуть благородным фейсом в тьму низких истин Правдеца, но слава Богу – Бог не выдал. Впрочем, не столько наверное Исаич был виноват в визите высокого гостя, сколько глупая трепотня по служебному телефону с тем же шутковатым приятелем на тему о необходимости антисоветского террора и подпольной литературы. Там же писался мной – «в стол» – антироман, а на самом столе лежал том Достоевского с «Записками из-подполья», конечно, и новеллой «Крокодил» – в рифму к событиям – о том как режим проглотил и выплюнул Чернышевского. А напротив моей подвальной котельной на Малой Садовой доживал последние дни замечательный кафетерий (не «Сайгоном» единым!), где собирались отпетые поэты-формалисты, неформалы и нонконформисты. А сама андеграунд-котельная отапливала нехороший дом, в котором находилась еще более нехорошая квартира, где проживал, тогда еще философ-заочник, а в будущем берлинский галерейщик, Натан Федоровский, корефан Бродского и конфидент Шагала, приятель всех швыдких-катанянов, артистов-художников и прочих поэтов, где еще недавно я пил на его свадьбе, на которой молодой и красивый актер Тиличеев сверзился с крутой лестницы и вышиб себе передние зубы, а в настоящий момент там сидел, развалясь, натуральный молодой каскадёр Саша Невзоров, приставленный к Натану, возможно, тем самым красивым полковником, кушал бутерброды с красной рыбой фиш и честно ругал нехороших евреев…   Не было тогда цифровой печати, четвертых айпэдов, 4Джи и Дэ, Винда 8-го… день был без числа, казался вечным, как Дао и Дэ, но скучать нам было некогда. Это хорошее и красивое время я уже описал в своих мемуарах…

Перепрыгнем в 2000-е. Из личной переписки.

Я по эмейлу Косте Кузьминскому о Шигашове:

«Дорогой ККК! был я у Мити Шигашова. С ним все в порядке. Марина, конечно, великая женщина – и с супругом таким управляться и ребенка вывести в люди. Дитё уже психолог и кандидат, пишет докторскую по теме виктимологии и даже триллер сварганил на сюжет о жертвах насилия. Тут, конечно, и папины гены разгулялись. С прозой отца все гораздо сложнее… У Мити… имеются будто бы… один-два рассказа и повесть – «Три черты». Роман «Остров» по-прежнему в том же архетипическом состоянии… Митя …однако зело перегружен докториными делами и я бы не сказал, что он так уж загорелся идеей проталкивания покойного папы в новую жизнь. …А вообще препогано, что автор, на чтении которого Дар обливался слезами, и сам Веничка уважал, и о котором говорили (Панова)… как о втором Достоевском, остался при подобном корыте. Тут вышла энциклопедия Бориса Иванова – якобы обо всех, но Шиша и там нет».

Костя мне из Лордвилля («Божедомка»)[1];(стиль, грамматика и орфография автора):

много чего было, мало чего стало

это я начал читать ваш трактат

и были это не “сборники стихов(как у вас), а полноценные антологии (ретроспективные подборки были одобрены 10-ю из 14 “младых”: залупался эрлюша, требуя включить “памяти дж.хендрикса” – от коей впоследствии отказался, гондона генделева я и не спрашивал…)

и даже АСП-62 (антология советской патологии) – была таковой: по стишку, по два – был показан весь “спектр питерской поэзии”; первый выпуск у меня замылили – некий “гуля” из кумпании молота, другой экз. пошёл в москву к алику гинзбургу (вместе с полным перво-бродским), третий экз. тоже пропал; от второго выпуска – осталось только оглавление… готовилась антология “юг” (алейников, фальков и т.д.), но была оставлена в доработку пиздюлии (Вознесенской) и наталии (Лесниченко) – а те начали похабные лозунги на стенках писать (Петропавловка), вместо…

я бы определил – для исхуйства — /продолжает ККК/ – три необходимые доминанты, ДДД: дом, доход и досуг

все 3 могли быть минимальными: койка, пельмени и свобода

и все 3 имелись

до 30-ти я делил одну комнату с матушкой в коммуналке, а с 30-ти двухкомнатную на бульваре…

рабочего стажу на 35 лет – было, ну, менее 5-ти (в общем)

остальное оставалось на поэзию и живопись

с голоду не помирали даже дворники драгомощенко и ю.дышленко

…вот первые книжки оси, бобышева, наймана, рейна – я делал с гришкой (Слепым)и боренькой (Тайгиным) в 62-64-м

Дима (Бобышев), кстати, написал блестящие мемуары в “октябре” и о даре – не чета парашам-попискушкам рейна и уфлянда…

…занялся я как-то статистикой «газаневщины», насчитал на питер 1975 – с сотен 5 пишущих-бренчащих-малюющих, да по 10 поклонников на рыло, итого: 5 тысяч, на 5-миллионное народонаселение питера… тот же процент: пятеро – на 5 тысяч брайтона – я обнаружил и тут — 0,1%,…

и это ещё – много…

 

Я Косте Кузьминскому о Даре:

«Вы – интуитивист-нативист как и Дар, но тот принимал целиком, без нотаций, со всеми фенечками-прибамбасами – личность. Умел (от Бога, а значит, как Бог) любить, не деля по ранжиру, абсолютно несхожих…»

 

Тут вспоминается стихотворение Д.Бобышева:

«Нет ни Дара, ни Глеба Семенова…

А мы сами-то, разве мы есть? –

От пасомого стада клейменого

с вольнодумством отдельная смесь.

Нас учили казенные пастыри:

– Деньги-штрих, деньги-деньги, товар.

Нам же – дай своего: хоть опасного,

но живого, не правда ли, Дар?..».

 

Немного концепта (из моей статьи):

Последние десятилетия существования советской власти были своего рода рефлексом Серебряного века, особенно в поэзии несмотря на давящую силу тогдашней идеологии и цензуры, отчасти и благодаря ей – в эстетической борьбе с нею. Это Бродский, Бобышев, Горбовский, Соснора, Кушнер, Британишский, Кузьминский, Кривулин, Елена Шварц, С. Стратановский, Ал. Миронов, В. Филиппов, Охапкин, Уфлянд, Е. Игнатова и целый ряд других. Метафизики, лирики, формалисты, барды… от державного верлибра до концептуализма, от религиозной поэзии до виртуозной зауми и «конкретной» поэзии. Все мыслимые и немыслимые варианты творческих поисков и достижений. И в этом эстетическом котле, в самом его центре находился человек, которого знали все, и который знал всех. Этот человек, Давид Дар, был живым связующим звеном между классиками нашей литературы (тогда еще далеко не полностью признанными или даже вообще замолчанными, как обэриуты) и талантливой молодежью, всегда окружавшей его и которой он помогал чем только мог. О его таланте слушателя, о его литературной интуиции, об оригинальности его мысли и всего образа жизни ходили легенды…

 

Цитата:

«Дар был — как Сократ — акушеркой, родовспомогательницей, помогавшей молодому писателю разродиться собой, своей эстетикой,

своим мировоззрением».

(Владимир Британишский, Вопросы литературы, IV, 1995)

Костя Асе письмом (о составлении книги  «Дар»):

«дара надо составлять – по частям, по кусочкам (методом д-ра моро): слишком двойная (тройная, четверная) жизнь у него была…

…а у деда было много чего всего невысказанного

да и круг его общения: абрамов, астафьев, не говоря – за веру панову, жену, сталинскую лауреатку… (а начинал ведь – при мандельштаме, при ахматовой… с пастернаком и зощенко, и чорт те кем…)

…но вы же ортодокс, ася

вы и журнал «звезду»/«неву» и гордина – за ЛИТЕРАТУРУ почитаете…

Дар – не я

у старика СТОЛЬКО было в прошлом (до нас), да и прошлое-то было – не наше, люмпен-богемное, с выпивонами по кочегаркам и лодочным станциям…

у нас-то было всё – как на ладошке, однозначно

ну, пили-трахались, ну, писали – заведомо «в стол», для друзей

лишь дар был не разбери-бери: внешне советским-детским, внутри – кондово антисоветским, и антисоциальным даже

ему юродством – приходилось скрывать слишком многое

и опять же: если мы – своих стукачей – знали наперечёт…– то дар-то состоял в СОЮЗЕ СТУКАЧЕЙ поголовных

и сам, каким-то непонятным чудом, не сел…»

 

ККК о Даре (см. Антологию «Голубая Лагуна»):

«Чтил он – молодых и никому не известных, за что и был нам – больше отца.

А хулиган! Подходит к нему стукач, все в том же Союзе-Совписе: «Ну, как, Давид Яковлевич, вам понравилось собрание?» На что Дед, яростно пуская клубы дыма – пуф! пуфф! – «Ебал, говорит, я ваше собрание, ваш союз писателей и вашу советскую власть!» Стукач, со сдвинутыми мозгами, уходит и начинает мучительно ду­мать: доносить ежели, то – как? Кто ж в такое поверит?»

 

Еще немного концепта (из моей статьи «Форматирование андеграунда»):

Исходя из наиболее типологически общего, отметим, во-первых, что понятия «ядра» и «периферии» могут быть применены к любым объектам/ситуациям/отношениям, и в этом смысле какая бы то ни было «вторая культура» есть вечный исторический объект (ситуация); различия начинаются в деталях. …

Нетрудно заметить, что сложившаяся в СССР система «универсального» народного образования, культ прогресса и знаний, а также акцент на воспитательную роль культуры (в частности, художественного слова) с логической неизбежностью привел к возникновению различного рода кружков, студий, объединений, т.е. к совершенно уникальной – на фоне других стран – культурной ситуации.

Из непритязательной лампы просвещения вылетел не спроектированный и своенравный джинн. То, что должно было играть прикладную и вспомогательную роль, «искусство – средство», оправдываемое более широкой, внешней – социально-устроительной – целью, выросло в «искусство – цель», оправдывавшее любые внутренние специфические средства. Искусство само стало социальностью, т.е. бытием, поскольку последнее не способно было стать искусством. В чем заключалась сущность этого «второго» бытия можно спорить, но самими творцами она чаще всего определялась как искомая и полная свобода. …

 

Еще одна хорошая цитатка.

Ольга Бешенковская (Нева, 10, 1993): «свободно дышать, не сковывая себя никакой формой»; «дайте мне речь, а премию – Бродскому»… «божественный» «взгляд из сатанинской котельной».

Из моей статьи:

Но авторские я бывают разные! С плакатной ясностью психосоциотипы художников обрисовал в своей пьеске-скетче Владлен Гаврильчик: мямлик, шустрик и гаденыш. Пожалуй, это вечные типы.

Не будем пережимать: и «первая» (социально) культура тогда не столь уж космически-грандиозно «гуляла по буфету», и «вторая» не ходила с клеймом на лбу и колодкой на шее. Давно ли «первая» привыкла к тому, что можно спокойно засыпать по ночам, а «вторая» к тому, что вообще существует? Но – ????? ???…, «все течет…». Непроходимой пропасти не было, более того, андеграунд являлся неотъемлемой частью духовной жизни городских центров России. Не гражданская война, а  показательный «спарринг» и взаимное волнение зрителей.

«Самая-читающая-страна-в-мире» не могла не породить внутри себя разнообразнейших вариантов классической игры в «казаки-разбойники», или «андеграунд и власть» (или, что то же – «сукины отцы и дети»). К середине 80^-х гг. состояние подобных отношений приобрело тавтологический и инерционный характер; игра стала терять прелесть новизны, исчерпала свои эстетические и комбинаторные возможности. А необратимый крах самой «самой-читающей-страны-в-мире» сделал эту игру не актуальной и наивной. (Как писал Лев Лурье «победили фарцовщики, умело переведшие нелегальный бизнес в легальный… Семидесятники же (вместе с коммунистическим Ленинградом) пали в борьбе роковой…».)

Однако, умерев, андеграунд тут же воскрес. Поражение стало победой. Победил реальный (натуральный) андеграунд. Его язык стал языком массмедиа и общества (от «фени» до англицизмов и игрового языка «продвинутой» литературы). Все натуральные формы коллективного и самовыражения легализовались. Вчерашние завсегдатаи неофициальных выставок и черного рынка визируют документы в министерстве, качают нефть и спонсируют театры. Можно здесь вспомнить китайскую притчу о непобедимом драконе (регенерирующимся из своего победителя). А можно – непобедимого хама…

 

Я Косте эмейлом  о  нынешнем:

«Вымирает-опадает мужейная косточка. Сие, конечно, очень по-русски-совецки: неспособность объединиться, протрезвиться, скинуться, наконец. Андеграунд, блин! А кто сумел выползти на свет баблово-тусовочный, тот сразу же ненужный прах с себя отрясает. То во времена былинные, даровы, считалось, что продаваться западло, а ныне инако. Напротив, выбить чегой-то из чьей-то мошны – числится за героизм и умственную адекватность. Собственно, вся страна давно живет по лагерному принципу: ты умри сегодня, а я лучше завтра. Мне тут, кстати, недавно попались любопытные документы – кто-когда-сколько-на что урвал, припав к сосцам сцедрого Сороса. …тут много знакомых имен, в частности – Бугаев-Африка (20 тыс. баксов), Флоренские (столько же на «создание пяти домиков-витрин с пятью чучелами животных внутри; временная установка в Летнем саду»), Белкин – 5 тысяч на создание «серии объектов, посвященных взаимоотношениям людей и насекомых» и т.п. Так что может я и поторопился мужей в культур-музеум сдавать: ще не вмерла, не сгинела…»

Сегодняшняя приписка: А как не вспомнить сукачёвское «Был бы рубль 47 – было клёво бы совсем!». Перечеркиваем. Гарик Сукачев выиграл на своей яхте, длиною 18,5 метров, ежегодную регату Нидерландов и отметил победу в королевском доме. А чё? Клёво. Андеграунд рулит. Особенно в условиях пут-феодализма…

В широком, философско-историческом, плане всё есть и некогда было, и когда-нибудь будет – андеграундом. Вероятностный победитель эволюционного процесса вырастает на маргинальной почве, формируется из неотформатированной хаотичной материи. Слабое и нежное побеждает заскорузлого дракона, Давид – Голиафа; свет приходит с востока, из «Галилеи». Правда, вечной юности (в одном флаконе) не бывает, вечны лишь перемены (см. «И Цзин»), жаль, что не все доживают. Хотя и дожившие на новом этапе могут узреть приметы «вечного возвращения». При новых технологических условиях и возможностях – в обе стороны, и свободы и подавления. Но мы отвлеклись.

 

Из другой статьи:

Отсвет некоторой «андеграундности» всегда лежал на питерской культуре, независимо от ее официального статуса: часть известных ее представителей перебиралась либо в столицу, либо на Запад. Реальная известность оставшихся «законных» деятелей литературы и искусства мало чем отличалась от известности их «второкультурных» земляков. Не произошло кардинальных изменений и далее: сегодня число читателей толстых журналов вряд ли превышает число читателей самиздатских журналов советского времени. А в целом количество активных читателей неуклонно приближается к числу самих пишущих; в принципе, это уже одни и те же люди.

А вот что означает преемственность в нашей культуре? Одного только «осеменения»/«опыления» старшими младших (либо «выживания» первых вторыми) недостаточно без реальной культурно унавоженной почвы. Эта реальная почва, «перегной», «гумус», не только «язык», но и «культурный слой»… правда, слабо отмеченный в биографиях «великих» и выпавший из исторических обзоров для широкой публики, но без которого городская культура была бы совершенно бесплодна.

Это плохо различимая интеллигентская масса учительниц и библиотекарш, писателей и читателей, доцентов и дворников, гениев и графоманов.

Врезка из Антологии ККК:

«без таких людей, как Алексей и Марьяна Козыревы – литература наших дней в Ленинграде – немыслима. Они – среда (что не означает посредственности). Люди они».

Продолжаю.

Любой такой «список» уникален и не поддается обычной классификации, напоминая этим знаменитую энциклопедию животных из рассказа Борхеса. Вот только несколько случайных персонажей из моего личного списка советского времени.

Рано умерший рок-бард, Сергей Журавлев, прямой предтеча Башлачева, Шевчука и Гребенщикова. Любительские магнитные ленты с его авторскими записями частью пропали, а частью пылятся у его родственников. Бывший инженер Водоканала, Виктор Навроцкий, автор написанной в жанре и размере средневековых религиозных поэм работы об основах языка и мышления. Тунеядец, англоман и диссидент, Илья Левин, автор неопубликованных статей о творчестве тогда еще неизданных обэриутов (сын малоизвестного члена Обэриу, ныне – американский дипломат в Афгане). Профессиональный тунеядец и бомж Гера (Герасим) Григорьев (не путать с Геннадием, Дмитрием и Олегом!), автор неопубликованных поэм и остроумной саркастической пьесы из жизни ленинградской богемы («Головоходы». ККК в Лагуне упоминает его пьесы о древних славянах, но упускает указанную мной, возможно потому, что сам там был главным героем). Ну и Ася Львовна Майзель…

Дар Асе из Иерусалима (конец 70-х):

«Ваше письмо очень интересно. Вы верны своему стилю: и Ваши

художественные произведения, и само письмо будто бы выгравированы

тонким пером, похожи на легкую изящную гравюру, проникнуты

артистизмом – Вы так сочетаете слова, что как бы создаете

иную реальность, очень правдивую, но иную – как бы отражение в

зеркале – обладающую тем обаянием, которое свойственно только

произведениям искусства. …

Если к Вам зайдет Вася, очень хотел бы, чтобы разузнали и затем

написали мне, чем он сейчас увлекается, что читает, по-прежнему

ли привержен теологии, что и как пишет сам? Я понимаю, что Вася

очень скрытен и ничего рассказывать о себе не любит, но для меня он

по-прежнему одно из самых беззащитных и уязвимых существ на свете,

и нежная жалость к нему, и желание помочь, и отчаяние от того, что

я не сумел ему ничем помочь… не дают мне покоя».

 

Вася  Филиппов (отрывки):

Ася Львовна сшила мне костюм из крылышек стрекозы,

В котором я могу показаться в обществе,

И ушла, завернув белую розу лица в сиреневый целлофан платья.

Ее любимый поэт – Бродский,

Архиепископ ленинградский и новгородский

Поэтов. Охапкин конечно… Его нравственная позиция.

Другие поэты, у которых слова,

Словно шахматные фигурки у Карпова.

…Ася Львовна в восторге от стихов хлопала в ладоши

И вызывала меня на бис.

С губ падал ирис

И цеплялся за подбородок-карниз.

Ее собака, похожая на овцу, Жоли, вставала на задние лапы,

И мне чудилось, что это переодетый Охапкин…

…День памяти Марии Египетской.
Священник поздравил меня с выпиской
Из больничных палат.
Он говорил: «Мы – во зле»,
А я воспринимал все оптимистично по весне,
Я пребывал в глубоком сне,
Одетый церковью до пят.
…Потом я под дождем возвращался домой,
Попирая землю стопой,
Сам не свой.
А дома меня ждала бабушка с иерихонской трубой,
Сообщила, что звонила Ася Львовна,
Я ее обидел кровно.
Кроме Аси Львовны мне никто не звонит,
Пришло время подставить губы иконе,
Она меня похоронит
На небосклоне. …

 

Ася (из дневников): «Надо было сказать Филипповым (родителям): Понимаете, Анатолий Кузьмич, ваш сын имеет несчастье быть мыслящим человеком, но от этого нет лечения».

 

Костя Асе письмом (1999):

«…порадовали

Когда книжка похожа на автора – это хорошо (ежели автор человек хороший)

Автор и должен быть похожим на свое произведение – что бы ни рисовал художник: натюрморт, голую бабу, пейзаж – он рисует – автопортрет

Вот и у вас он получился –

От желтых одуванчиков еврейских до немецких детей…»

 

Ася (отрывки из ее книг в стиле дзуйхицу – «вслед за кистью»):

«…Как восхитительно наблюдать за мышлением ребенка! – …когда один человек, ребенок, станет равен огромному народу… Позавидуйте мне: я учу читать ребенка.

…Я поняла, что народ – это каждый один. А язык русский это давно знал («Встали как один»…)… К. Кузьминский меня привлек тем, что что ему интересен каждый голос… каждый один…. Но как это уживается с тем, что другой у него отдалён?…

…Впущу-ка я в мои записи нежные, как молоко-молозиво, весенние краски Царскосельского неба. Впущу-ка я в мои записи еще не листья, но уже вылупившихся из почек младенцев, впущу весеннее солнце, впущу весенние дожди… Скоро-скоро! Многолиственный закрасуется бульвар.

…Но Жоли уже вырвалась на свободу, несется прочь… в темную глубь кустов… в прохладу одиночества и независимости… снова на солнце – взвить тело!.. К траве! Травинку в рот!.. Во тьму корней! К солнцу! О упоение радости жизни луга в июне…

…Я ходила по разноцветным листьям, кругом еще пламенели клены, желтели березы, но уже цветы с клумб были убраны, чернела земля… Воздух был теплым с чуть заметными толчками льда, смутно напоминавшими постукивание клавишей пишущей машинки. Вот таким был мой день, когда в 9 утра умер Борис Тайгин. …

…три мои подруги ушли в тонкие миры. А я хочу еще задержаться на земле. Не насытилась…

…Смерть это не костлявая старуха с злыми глазами. Она железный агрегат, подобный семафору железной дороги. Семафор открыт – открыто движение ретроспекции – четко, ясно-зримо мелькают шпалы, мелькают шпалы… корю себя, удивляюсь себе, бичую себя, тоска невозможности гложет сердце. Так что же? А вот что: периоды жизни человека – младенчество, детство, отрочество, юность, зрелость, старость, предсмертие. Здравствуй мое предсмертие! Побудь со мной».

 

Костя мне (2003):

«…асенька львовна, трепетная – своекоштно тщится издать мои ей письмена…

ася – полагаю, и из юридических боязней, книгу мою не продаёт, а раздаёт лишь потому, что человек с полста уже готовы подать на меня (на асю!) в суд…»

Я Косте:

«В минуты редких просветлений почитываю кусочками пописанную Вами Книгу писем. Есть своя сермяжно-запорожская завидная прелесть в вашем делаверском сидении (при-лежании), угрей там давить-коптить и по пицце размазывать… да сирены в баньке гундят… Лепота! Я раз в году тоже забираюсь в карельскую глушь на устатки тещиной дачки поматериться с природой. Друзьев-учеников, правда, нет, также как денег и публикаций, зато есть, как писал Дар, полная свобода».

 

Наконец вышла наша книжка «Дар».

Костя мне:

«Спасибо вам за ДАРА! Асе – целование ручек».

 

Александр Гиневский Косте о вечере презентации в гостиной ж. Звезда:

«Ася Львовна говорила как трудно было, сколько сомнений пережито во время работы над книгой… Нина Катерли рассказывала, что знала Д.Я. с раннего детства, т. к. росла в семье профессиональных писателей. Что Д.Я. когда-то предсказал ей, что она тоже станет со временем членом Союза, но это, мол, не есть карошо… И вот теперь она давно всё поняла. Вышла из Союза писателей… И как жаль, что нет уже на свете Д.Я. и некому сказать слова благодарности, за некогда обронённое и глубоко верное замечание… Борис Иваныч Иванов. Этот старец, выглядящий бойцово, произнёс большую речь. Он говорил о двух светилах того времени: о Д.Я. и о Кузьминском. Анализировал влияние того и другого на русскую словесность. Говорил об обоих в равной мере. Мол, неизвестно куда бы забрела эта словесность, особливо питерская, не будь на небосклоне этих двух светил… Во как»

  

Я-Косте:

Только что получил отклик от Марамзина /писатель, издатель альманаха «Эхо», некогда опубликовал в самиздате полного Бродского/ (я послал ему книжку в Париж): говорит, что это «настоящий памятник Дару». Правда, обижен, что о нем самом там – будто бы – не слишком доброжелательно.

 

Стихотворение Г.Трифонова в честь Аси Львовны, прочтенное в июне 2005 года на презентации книги ДАР в гостиной ж. Звезда:

 

…Усталость. Вы знаете цену ее. Вы вполне

жизнь Вашей любви оправдали изданием Книги,

страницы которой бегут по горячей воде,

и пенятся в ней, и кричат, и срывают вериги.

 

В цепях невозможно, я помню, дышать, говорить

и даже страдать, потому как страдание длится

пока в вышине мы способны парить

и тем, кто нас любит причудливым облаком сниться.

 

Свобода нам надобна. Тонкий ее голосок,

ее волосок, рассекающий тьму городскую…

Я нежно целую Вас в ваш побелевший висок

и к вашей свободе свою несвободу ревную.

 

От ревности плачу в чулане и в чудном саду,

и стрелки часов поднимаю со дна циферблата

от зависти к Вам. И целую подругу-судьбу

за то, что мы плакали, плакали вместе когда-то.

---