Интервью с Евгением Линовым — выпускником АГУ

     – Евгений Наумович, колебались ли Вы при выборе учебного заведения и факультета?

     – Ко времени поступления в АГПИ на филологический факультет я уже два раза «отколебался»: первый – когда ушёл с третьего курса РыбВТУЗа (механик-холодильщик), второй – с первого курса старославянского отделения филологического факультета МГУ. Теперь твёрдо знаю: колеблющегося – толкни в сторону, если это не его сторона, он вернётся. Как неуча в семье вышеобразованцев, меня уговорили поступить сюда родители.  

     – Когда Вы поступили на филологический факультет, Вы уже знали, что литература – Ваше призвание, или осознание этого пришло позднее?

     – С 1967 года я печатался во всех астраханских газетах, выступал на местном телевидении и на радио, поэтому при Астраханском отделении Союза писателей числился в молодых и, видимо, перспективных слагателях марсельез.  Тогда я слишком серьёзно относился к себе в поэзии, теперь же критически отношусь к поэзии в себе.

     – Какие моменты учёбы Вы вспоминаете с улыбкой, а какие – с грустью?

     – С улыбкой – момент отчисления с третьего курса за ненадлежащее поведение в общежитии и замены этого наказания на шестимесячное лишение стипендии. Потом всё вернули, благодаря П.Е. Сердюкову (декану), который отстоял меня как общественника и КВНщика перед ректором А.В. Лебедевым. А с грустью вспоминаю, что так и не успел всласть погрустить вместе с грустными и слишком серьёзными людьми. Их и без меня тьмы.

     – Нынешним молодым людям, я уверена, будет интересно узнать, какими помыслами, мечтами, увлечениями жили студенты прошлых лет…

     – Как фрейдист, левинист, пиажист, а также менеделист-морганист и антилысенковец думаю, что помыслы, мечты и увлечения студентов с тех пор мало изменились. А как вялый пессимист надеюсь, что к студентам «во веки не придёт… позорное благоразумие». Но мы, студенты прошлых лет, твёрдо знали, что завтра будет лучше, чем вчера; что сын грустит о матери; и уж точно – другой такой страны не знали, где так вольно дышит человек… В семидесятых наш вуз был клондайком для творчества: существовала мощнейшая команда свободных личностей, в которой лучшие преподаватели были для нас умными друзьями и катализаторами новых идей.

В одной из моих поэтических книг есть такие строки:

Когда я жил в стране великого подтекста,

Где кухонный квадрат слыл площадью протеста,

Где свежий анекдот про дряхлого генсека,

Был лучший антидот от лжи и фарисейства,

Где крепкие слова не мальчика, но мужа

Хрипела голова, больные связки тужа,

Где высший голос лил родник из Окуджавы

И тихо нас молил любить свою державу –

Другой такой страны не знал я, где так смирно

Тогда дышали мы, но и сейчас – кумирно

Мы снова одному доверили орбиту…

«С того и мучаюсь, что не пойму,

куда несёт нас рок событий…»

     – Студенческая дружба, как говорят, самая крепкая. Есть ли в Вашей жизни люди, с которыми Вы вместе со студенческой скамьи и до сих пор?

     – Есть один человек, с которым мы дружим 43 года и не расстаёмся по сегодняшний день. Как и я, он живет в Петербурге. Уверен, что его тоже помнят в АГУ: это Вадим Полонский.

     – Помимо филологического Вы имеете ещё и психологическое образование. Расскажите о своей научной деятельности в этой области.

     – Приведу одну остроумную ремарку великолепного Дж. Дьюи: «Грань между тем, что в науке называется гипотезой, и тем, что называется в философии спекуляцией (обычно с негативным оттенком), во время зарождения новых направлений бывает тонкой и неясной – зарождение новых направлений мы противопоставляем «применению аппарата и разработке», которые становятся чем-то само собой разумеющимся уже после того, как какому-нибудь новому революционному взгляду удаётся завоевать признание».

     В своё время я написал работу по теме «Возрастные особенности образного мышления в поэтическом творчестве», которая была тесно связана с состоянием инсайта. И, когда один из лучших специалистов в этой области Е. Туник узнала, что я собираюсь описывать это состояние, а потом интерпретировать результаты, она спросила меня: «Как, разве это возможно?»  Я сказал, что не знаю…

     Не так давно вышла  моя монография «Метаиндивидуальная философия поэтики», где я попытался осмыслить поэтическое пространство как глобальную реконструкцию человеческого опыта и интеллекта. Как изменение взглядов на концепцию идеального и реального через собственную гипотезу «герменевтического крекинга» и процесс бифуркации. Но, оказывается, умным быть некрасиво. Точно так же, как и знаменитым. Зато можно говорить с умным видом, что ты психолог. Как и многие, считающие себя специалистами в этой области.

     – Повлияло ли на Ваше творчество серьёзное увлечение психологией?

     – Если психология – это «Ты хочешь об этом поговорить?», то я, как говорил великий Ленин, пошёл другим путём. Я большой сарказник. И к себе отношусь так, как бы относился к другим людям в девиантном состоянии. Но, чтобы выделяться, нужно быть более ненормальным, чем те, кто рядом, и я стараюсь изо всех сил.

     – Как мне известно, у Вас очень богатая профессиональная биография…

     – Если честно, я не знаю, что важнее для человека литературы (художника): биография, судьба или тексты, которые он пишет. Но так случилось, что я сменил более двадцати профессий: работал электриком, слесарем, такелажником, монтажником, освобождённым комсомольским секретарем, освобождённым председателем профкома. Тогда только они были освобождены, и я узнал, что такое настоящая свобода. Я был воспитателем ЖЭКа, оператором котельной (ещё в АГПИ), экспедитором, инженером-технологом, учителем в школе и преподавателем в техникуме, заместителем директора школы высшего спортивного мастерства, начальником  пионерского лагеря, старшим преподавателем родного вуза и деканом факультета педагогических профессий. После 1991 года – руководителем Городской лаборатории психологических исследований при Астраханском горисполкоме, директором Независимой гуманитарной академии (Петербургский филиал). Замечательно потерпел фиаско в бизнесе, отчего безмерно счастлив. И вот – уже пятый год – тружусь главным редактором Международного литературно-художественного журнала «Квадрига Аполлона».

     – Читателям (особенно филологам – будущим и уже состоявшимся) наверняка будет интересно узнать о Вашей редакторской деятельности в «Квадриге Аполлона». С чего она началась? С какими трудностями Вы сталкиваетесь в процессе работы? Как Вы трактуете название журнала?

     – Всё моё редакторство заключается в окружении себя интересными поэтами, писателями, музыкантами и художниками. И в России, и за рубежом. Суть в том, чтобы создать такое окружение, из которого не хотелось бы выходить.  Питер – это кладезь творческой энергии. И  мне ничего не остаётся, как черпать из него.

     А началось всё очень просто: я писал, выступал, «окружился» многими известными людьми, печатался в разных журналах, но мне было как-то неуютно из-за политики «междусобойчика». Так я называю широко известных в узких кругах авторов, часто слабеньких, которые живут в ограниченном ареале. Я пошёл к богатому человеку Константину Петровичу Чернэуцану и уговорил его делать свой журнал.  Теперь журнал «Квадрига Аполлона» имеет  свой офис при Фонде поддержки искусств, президентом которого является мой друг и замечательный композитор, пианист, заслуженный деятель искусств России профессор Сергей Осколков. Квадрига – колесница, запряжённая четвёркой лошадей. Эта четвёрка – Поэзия, Проза, Музыка и Живопись. А все трудности –  это мы сами.
  

  
     – Вспомните, какие у Вас были планы при окончании института и совпали ли они с Вашей нынешней карьерой?

     – Хотя память уже плохая, но отлично помню, что планов не было, кроме государственных и пятилетних.  А поскольку я собирался жить дольше, то жил каждый день, как последний. Это закалило, и даже сейчас я продолжаю своё аморальное усовершенствование, что приносит непреодолимый успех в работе и в любви.

     – И напоследок напутствие современным студентам…

     – Знаете, несмотря на антиидолизацию собственного сознания, я очень люблю Иосифа Бродского, а он, будучи нобелеатом, когда его попросили дать совет молодым поэтам, сказал: «Кто я такой, чтобы давать им советы».

Но поскольку я не Байрон, а иной, то позволю себе одно заключительное стихотворение. Возможно, в нём и будет ответ…

Если не принадлежать никому и быть кочевником,

Мир начинает бродить в тебе. Течение мысли

Принимает контур твоей тропы, как формой учебника

Овладевают формулы. Подобно тому, как в кумысе

Крепчает бред сивой кобылы… Моралите, увы,

Не влияет на внутренности наших поступков.

В определённом смысле фауна по отношению к флоре – преступна,

И головорезы всегда появляются раньше всадника без головы.

Лучше быть первым или лучше быть? Великий Вилли

Мучился этой альтернативой, но его герои

Бесконечно губили, рубили, травили,

Оставляя потомкам (зная о будущем дефиците) море крови.

Terra incognita возбуждает: бродяга, кочевник, пилигрим

Безрассудно поддаются влечению. Но Муза дальних странствий

Оборачивается Сиреной. Неизбежно, все дороги приводят в Рим,

И, покаявшись, блудный сын, успокаивается в христианстве.

 

     Привет моим знакомым и особенно вашему ректору Александру Павловичу Лунёву. Помню наши хорошие и уважительные отношения.

 

     С благодарностью, любящий и всегда помнящий Alma mater,

Евгений Наумович Линов.

 

Беседовала Т.Ю. Гаврилкина (Инновационная лаборатория информационной лингвистики)

Фото – личный архив Е.Н. Линова